та, которая свободна от ствола, втащила его внутрь. Люк лязгнул — неслышно в шуме винтов, качнулась палуба, и — Алексей почувствовал это голым животом, невидимая земля ушла вниз.
— Ты кто? — прокричали веселые глаза ангела и досланный в канал ствола патрон.
— Морпех! — честно и по возможности также весело попытался ответить Алексей. — А ты кто?
— Стюардесса! Ты один?
— Да!
Вибрирует палуба, визжат турбины, шумят винты, а он чувствует это всем телом и очень этому рад.
— А не пристегнуть ли тебя ремнями?
— Безопасности? А ты не летчик!
— Летим!
15.
'…там приказал он садовникам вскрыть еще засыпанный землею, еще девственный кувшин никем еще не возмущенного вина и, по снятии деревянным ковшом пены и заплесневелой накипи, первый погрузил и за наше здоровье выпил полную серебряную азарпешу. Когда все мы поочередно стали подносить к губам эту круговую грузинскую чашу, оказалось, что Хвилькин исчез из сада. Понял я…'
Я.П.Полонский. Проза.
— Разрешите?
— А, беспризорник? Заходи.
Маленький курортный аэродромчик, раньше он принимал кукурузники и летающие автобусы — поршневые 'АНы', теперь отдан военным. Аэропорт, похожее на гибрид автостанции и большого киоска здание закрыто, окна-витрины моет лишь дождь, а внутри хлам из выцветшей бумаги и пыльные пластмассовые кресла. Кроме вертолетов, военное присутствие обозначено несколькими кунгами, антенны- штыри, антенны-рамки, растяжки, еще какие-то непонятные фигуры, пара больших палаток и прямоугольная куча зеленых ящиков под маскировочной сеткой. На ней пыль, и над всем этим светит солнце. В равной степени оно освещает неблизкие, но видимые горы, и близкое, но невидимое море, и весь этот небольшой, с гражданских времен огороженный сеткой забора мир, сейчас цвета хаки и загорелых технических спин. Есть и часовой, и его тоже освещает солнце. Жарко.
— Есть дело, товарищ майор.
— Да?
— Да.
Толстый майор, начальник машин, антенн и палаток. Ему жарко, шея мокрой складкой пытается наступить на расстегнутый воротник. Короткие рукава форменной рубашки, повседневной, а не пятнистой, глаженые брюки и непобедимая звезда между двумя голубыми просветами говорят — я сам себе штаб. Он как раз в штабном кунге — здесь почти нет аппаратуры, но есть сейф.
— Вылет завтра, в двенадцать?
— Да. Смотри — как отмылся, на человека стал похож.
— Я бы сбежал до утра?
— О!..
Грозные 'МИ-24' придали серьезности аэродрому и короткой взлетной полосе, техники коптят себе спины рядом с машинами. Но экипажи радуются солнцу и как подарку — свалившемуся к их ногам морю, и ждут Алексея у 'УАЗика', предоставленного им щедрым комендантом. 'Таблетка' развозит начальство, обеды, обслугу и караул, но сейчас она отдана гостям. Им завтра назад, и море для них и в самом деле подарок. Гости не промах и уже узнали — где? Вылет в двенадцать, и это разумная техника безопасности.
— Уже?! Когда успел? — продолжил удивляться его наглости майор.
— Здесь недалеко газовый пансионат. Может, знаете?
— Здесь их много, нарьянмарцев. Ну и что?
— Там моя знакомая работает, почти жена.
— Ну и что? — уже после паузы сомнения и интереса повторил мягкий на ощупь потомок Семибаба.
'МИ-24-е' как-то не смотрятся в середине южного благополучия, на фоне сине-белой аэрофлотовской краски и совсем нестрашных 'МИ-8ых'. Завтра они повезут то ли начальство, то ли очередную комиссию, что, в общем-то, все равно. Экипажам повезло — возможность окунуться в море и выпить домашнего, на продажу вина, а еще есть варианты… хотя нет — вариантов не будет, потому что свобода ограничена временем, 'УАЗиком', друг другом и вечером в аэродромовской палатке.
— Я к тому, что на трассе автобусов полно, а ехать чуть больше часа. Ну, может быть, чуть меньше двух.
— Да ты что? Ты же душман, тебя фээсбешникам сдать нужно.
— Вот завтра и сдадите.
Пауза сомнения, главное — чтобы она не превратилась в минуту несогласия.
— Послушай, а что ты от меня хочешь? Нужно бежать — беги, твои тебя прикроют.
— Можно и так. А вдруг я наткнусь на бдительность? Вихрь там или антитеррор, или еще что-нибудь в этом роде? Дорога одна, а у меня удостоверение, значит — немец переодетый. Знаете ведь как — бей своих, чтобы чужие боялись.
— Я паспортами не торгую.
— У вас командировочных полный сейф, с печатями. Я видел у шофера.
— И?
— Пошлите меня в командировку, до завтра, до десяти утра. А, господин отважный комендант?
Пауза, несогласие, сомнение, чувство близкой и бескорыстной авантюры, вполне понятной, но формально наказуемой.
— Послушай, старшина, ты когда к вертолету бежал, головой о лопасть не задел?
— Нет, сегодня мне повезло. А завтра? Повезет ли мне завтра? Поэтому…извольте быть героем, товарищ майор!
Сбежав с круглых плеч, в глазах толстяка блеснули оловянные звезды, дернулся взгляд — с Алексея на сейф, с сейфа на Алексея.
— До девяти.
— Тридцати.
Скоропомощный 'УАЗик' в сигаретном дыму, синяя муть медленно оседает и растворяется в ленивой жаре и проверенных медициной экипажных легких. От корпуса машины пахнуло горячей резиной и бензином — после чистейшего, но иногда трудно совместимого с жизнью воздуха высоких гор цивилизация лезет в нос чуть ли не с криком. Терпимая усталость, но чем ближе к уровню моря, тем сильнее она дает о себе знать.
— Ну что?
— Порядок, — помахал командировочным Алексей, — команданте дал добро.
Отважный майор, обладатель сидящей лихости, позвонил сначала в справочное, а затем и в сам газовый оазис, демонстративно поддавшись разумной осторожности.
— А вдруг она уехала? Промотаешься зря.
— Я понимаю.
Но она не уехала — так сказала трубка, и, вздыхая, заполнив аккуратным почерком охранную грамоту, толстяк протянул ее Алексею.
— Там телефон на обороте. Ты же не хочешь мне неприятностей?
— Сделаю все, что смогу.
— Ну, что ты сможешь, я не сомневаюсь, — запирая сейф и слюнявя кругляшек печати, напоследок
