рискует, а собачник нет. Единственное оправдание, что у него, как и у Исмаила, мозгов тогда было не так уж много.
Его спасли вертолеты. В два ленивых захода убив всех, они не дали русскому сделать четвертый выстрел, отвлекли его. А вот от Расула мало что осталось — он был последней мишенью и, видимо, стрелок хорошо приложился перед разворотом. Аслан и Иса вдвоем еле дотащили его до деревьев — хорошо, что сам почти добежал. Пришлось складывать Расула в мешок — чтобы хоть как-то привязать к спине осла.
Хамид. Кажется, дефицит мозгов у них — семейное. У него была оптика, а удобный приклад позволял держать цель, но ничего не вышло — не позволило время и открытое место. Все произошло быстро, в два залпа, а вот Мамуке и здесь поблажка — он погиб почти изящно. Не спрятавшийся ни за кого, остался жить Иса, его даже не задело брызгами камней. Наверное, его просто не заметили сверху, или не попали.
А он заметил, не сразу, но заметил. Когда вертолеты, таща за собой звук и бегущее эхо, ушли, Аслан крикнул. Тишина, только стихающее эхо винтов и шума турбин еще жило в нем — он вспомнил о рации. Простая штука, но бывает, она не любит каменных препятствий, однако расстояние невелико и он услышал голос брата. Они встретились у оранжевого пятна: две использованные ракеты и трубка 'дыма' в крашенной траве и в тишине. Примятая трава, и если бы не оранжевое пятно и не вонючие ракеты… странно, но кажется, этот парень знал, что его подберут? Или надеялся, вот ему и повезло. А теперь надеется Аслан, и он уверен — минус случайность, что сегодня ему повезет, как тому парню, летом, а ему сейчас, зимой, в неслучайной и сосредоточенной точке заснеженной Сибири.
'Значит, все?' — усмехнулась тогда пустота. Тогда она была еще горячей, еще не стала настоящей пустотой. Тогда внутри нее, и значит — внутри него, сжигая мысли, горело несогласие и плавились глаза, сомнений еще не существовало. Но пустота терпелива, и после первого вопроса появилось первое льдистое сомнение.
'Все?' — возможно, переспросил он и зачем-то пнул 'дым'. А затем они нашли Мамуку, Хамида, и обнаружили то, что осталось от Расула. Они оттащили их в деревья.
А заметил он не сразу, а на следующий день. Верные Исмаилу шавки сторожили тела всю ночь и даже не тявкнули навстречу, только замахали хвостами, выворачивая жопы. Не хотелось думать, что это — рабская покорность или собачья преданность, Аслану больше были по душе смышленые глаза ослов. Их спины предназначены для застывшей за ночь ноши, им не тяжело, они выносливы и умны, умнее собак. Перед глазами снова возник склон, а там дальше похожие на обелиски камни, а еще дальше — точка в пустом пространстве, цель вчерашних усилий. Точка притягивала взгляд, пустота молчала, но уже была где-то рядом, стояла и смотрела на него, дышала, наверное, в затылок, и ждала. И он поддался спокойной и несуетливой неопределенности, не зная зачем, но он пошел по вчерашнему следу, узнавая и удивляясь равнодушию ветра и места. Казалось, склон забыл кровавую разборку, кровь быстро впиталась в землю и, наверное, уже стала травой, а в воздухе не осталось даже намека на эхо горячих железных криков.
Иса остался внизу, а Аслан, поднимаясь сквозь молчание и слушая свое дыхание, понимал, что не зная зачем, он все же за чем-то идет. В глаза лезли всякие мелочи, оставаясь ненужным мусором в мозгу: хвосты собак, глаза ослов. Мелочи догоняли его, когда он был один. А склон: скользкое ощущение, что он такой, и не такой как вчера, и это потому что пустота проникла в почву, и разглядывает его сквозь траву, или потому что он смотрел на все со спокойной высоты своего роста, не пригибаясь.
Черное пятно, там, где лежал собачник, осталось позади — оно черно лишь до первого дождя, а он остановился лишь у полосы, оставленной 'дымом' русского. Оглянувшись назад, Аслан оценил позицию — да, напрямую достать его было трудно. А вот Мамука мог бы подобраться и, конечно же, понял это, оторвался от тяжеловесного Расула, но прилетели вертолеты и уровняли всех.
Ракеты и 'дым' лежали, как и прежде, почти аккуратно, по частям отдавая неровному горному ветру вонь огневых зарядов. Много позже они размокнут, потеряют цвет, пока же они — свежий след человека. И этот человек растворился в пустоте, в другой, недружественной Аслану. А уверен ли он в дружественности своей? И зачем он поднялся сюда?
А взгляд, не слушая мусора мыслей, все скользил, пересчитывая траву — и не напрасно. Чистенькие ракеты и пятно от дыма — это подсказка, след человеческих действий на дикой траве, четкий знак чужого. Он понял это, когда увидел то, зачем пришел, нашел, что искал — что-то шевельнулось в траве и в пустоте, что-то, незамеченное вчера, в стороне от примятостей. Там трава и ветер довольны друг другом, но что-то блеснуло там. Аслан даже помедлил с первым шагом, обернулся, огляделся, ища, подозревая пустоту. Странное ощущение, что это не он идет, а его ведут, уже жило в нем. Но блеснувшее что-то важнее потусторонних подозрений, а уверенность в найденном ответе уничтожила неосмысленную медлительность. Он шагнул, понимая, что это просто ветер помогает ему — сначала с пулей, а вот теперь и с этим.
Блеснувшее пятно оказалось запаянной в целлофан поляроидной фотографией, а на ней — во-первых красивая и уже во-вторых молодая женщина. Видно, что она только что вышла из воды — капли на лице и мокрые волосы, а за нею море. А фото, скорее всего, сделано неожиданно — непринужденность плеч и несогласие во взгляде…
Мысль клацнула передернутым затвором — Аслан точно вспомнил, где видел ее! Не взгляд и не лицо, а именно эту непринужденность и неожиданность пойманного объективом момента. Память мгновенно выдала четкий и ясный ответ — море, июнь. Это ее фигура мелькнула в мгновении отсвета костра, словно во вспышке фотоаппарата, в боковом окне отцовской 'Волги'. И еще — в том же мгновении рядом с ней стоял парень, и его взгляд, не длиннее этого мгновения, показался тогда Аслану странным, странно неприятным, безжизненным, черным, ночным. Да, он вспомнил этот взгляд…
Неужели?!
Они вернулись, и молчаливые могилы тихо поглотили своих героев.
Позже, не раз рассматривая женщину на фотографии, он понял причину уверенности в своем предположении. Причина — ее взгляд. Парень должен оказаться рядом, другого быть не может. Значит — нужно найти ее, правда, тогда блеск в ее глазах поблекнет. Правда, надолго ли?
Он не сразу поделился подозрениями с братом и, не сопротивляясь предназначению, остывал, чувствуя, как пустота не подгоняет, но ерзает в нем, меняется, подсказывая верные шаги и помогая задавать нужные вопросы.
— Я помню ее, — сказал их приморский родственник, рассматривая фото, — она работала у Тиграна. Почти все лето. Армянин, он пансионатом крутит.
В голосе Салаутдина Аслан уловил плохо скрытую зависть, а может и благоговение, и не согласие с этим — с направлением зависти и возможностью благоговения, и с вектором несогласия. Стрелки нарисованы не в те, не в желаемые стороны. Братья приехали к нему в самом начале ноября, на той же отцовской 'Волге', и сидели на той же террасе, за тем же столом.
— Пансионат здесь, недалеко, его с пляжа видно. Там рядом автобусная остановка. Может видели, когда проезжали?
Наверное, Салаутдину было очень трудно, а возможно даже невыносимо, сидя на террасе своего, но маленького ресторана знать, что в десяти минутах ходьбы, совсем рядом, высится большой белый пансионат, а крутит им не он, а какой-то там армянин. Да еще автобусная остановка рядом! Тяжело ему, жить и глубоко вздыхать.
Но им повезло, это главное. Аслан и не предполагал, что так все устроится. К счастью, у Салаутдина крепкой оказалась не только зависть, но и память, и любовь к блондинкам. Невероятно, но он вспомнил ее, выделил из тысяч прошедших за лето сквозь его ресторан — правда, он видел ее потом у Тиграна, в пансионате, а это для него тяжелый удар.
— Да, я видел ее у Тиграна. Она работала, что-то вроде… физруком? Я бы сам с удовольствием сходил бы к ней на зарядку. Поэтому ее и взяли.
— А межнациональные конфликты?
Салаутдин поморщился, а Аслан догадался, что, не желая, он все-таки сличил лицо с фото с лицом своей жены. Боясь спугнуть удачу, Аслан терпеливо слушал ответы.
— А что, у Тиграна не получилось, тихо и за отдельную плату?
— Нет, я не слышал, я бы знал.
— Ты бы этого не пережил.
Почему же он так не нравится ему, этот мирный, но все-таки чем-то недовольный в своей жизни родственник?
