означает образованность и компетентность – ничего подобного! Он всегда подходит к вещам не с того конца. Какого тогда черта он наставляет учеников сантехников и будущих горничных, как смотреть и как не смотреть американское телевидение, если он такой умный? Почему он выливает свой словесный понос на занюханные сайты, которые никто не посещает? И с чего такая уверенность, что исполнитель, никогда не пользовавшийся особой популярностью, способен затмить гениальностью Дилана и Китса? Гнев ее не предвещал ничего доброго. Она препарировала писанину Дункана – и видела, что от его дутого интеллекта ничего не остается. И это ничтожество посмело назвать
Когда Роз зашла справиться, не поступили ли какие-нибудь новые снимки, Энни все еще торчала на музыкальном веб-сайте.
– Такер Кроу, – ахнула Роз. – Был у меня когда-то коллега-приятель, нравился ему Кроу. Не знала, что его еще слушают.
– Да никто его давно не слушает. У тебя был парень в колледже?
– Был. Он тоже оказался нетрадиционной ориентации, как и я. Не понимаю, почему мы с ним расстались. У Такера Кроу есть свой сайт?
– Сейчас у каждого есть свой сайт.
– Разве?
– Я серьезно. В наше время ничто и никого не забудут. Семь придурков из Австралии, три канадских оболтуса, девять дебильных бриттов да дюжина зажиревших америкосов – и вот тебе круглосуточное перемалывание воды в ступе о музыкальном «гении», о котором уже двадцать лет никто ничего не слышал. А для чего еще Интернет? Разве что для порнухи. Тебя очень волнует, что маэстро Такер Кроу исполнял в Портленде, штат Орегон, в 85-м году?
– Да не сказала бы.
– Тогда тебе на этом сайте нечего искать.
– А как ты-то попала на этот сайт? Или ты одна из тех девяти бриттов?
– Нет. Женщины туда вообще не лазают. Мой… Ну, Дункан интересуется.
«Мой»… Кем он ей приходится, как прикажете его называть? То, что она не замужем, раздражало ее теперь именно так, как, предполагалось, будет раздражать статус замужней дамы. Назвать его своим «парнем»? Хорош парень, в сорок-то с лишком! Партнер? Сожитель? Хахаль? Спутник жизни? Друг? Все эти определения никак не соответствуют их отношениям – в особенности последнее. Кроме того, она терпеть не могла ситуаций, когда собеседник вдруг вводил в разговор каких-то неведомых Питера или Джейн. Пожалуй, следовало бы вообще избегать упоминания о ее… о Дункане.
– В общем, он намарал кучу всякой белиберды и разместил на этом сайте всему миру на обозрение. Весь мир, конечно, сразу бросился внимать.
Она продемонстрировала Роз начало обзора.
– Гм… Интересно, интересно…
Энни насупилась.
– Зря ты презираешь фанатов, – сказала Роз. – Среди них много интересных людей.
Интересно, почему все так упорно верят в этот миф?
– Да-да. Будешь в следующий раз в Вест-Энде, прошвырнись после мюзикла к служебному входу, познакомься с придурками, которые там отираются в ожидании автографа. Очень интересная публика, сразу убедишься.
– Нет, серьезно, этот диск я постараюсь купить.
– Я тебя избавлю от необходимости, дам скачать. Я его уже слышала. Все, что он тут насочинял, – полная белиберда. И меня почему-то свербит высказаться по этому поводу.
– Так выскажись, в чем проблема? Напиши все, что думаешь, и помести тут же, рядом.
– Я не эксперт, у меня рецензию не примут.
– Примут. Им наверняка нужны мнения публики, «голоса из народа», иначе они напрочь заглохнут.
В распахнутую дверь постучали. Вошла старушка-общественница в куртке с капюшоном и протянула им конверт. Роз шагнула навстречу бабуле, приняла письмо.
– Акула, – сообщила старушка и зашаркала к выходу.
Энни закатила глаза. Роз засмеялась, открыла конверт. Смех погас; она протянула Энни фото. На нем доминировала та же зияющая рана в боку акулы, новой деталью оказалась крохотная девочка: которую какой-то махровый идиот усадил на дохлое чудище. Сочилась гнилая жижа из акульей раны, текли слезы из глаз плачущей девочки, ножки которой болтались рядом с дырой.
– Бог мой, – простонала Энни.
– Видать, «Роллинг стоунз» выступали здесь в шестьдесят четвертом перед пустым залом, – презрительно проворчала Роз. – Дохлая акула сманила всю публику.
Энни засела за свою статью тем же вечером. Она не собиралась ее никому показывать. Просто хотела разобраться со своими мыслями, а также воткнуть виртуальную вилку в эмоции, вспухавшие, как сосиска на решетке гриля. Лопни эта сосиска, последствия могли бы оказаться непредсказуемыми.
В музее ей тоже приходилось развлекаться сочинительством. Письма, отписки, резюме, описания экспонатов, уведомления, извещения для музейного сайта… Однако большую часть времени, как ей казалось, она вымучивала какие-то словесные реакции и мнения буквально на пустом месте. Здесь все обстояло иначе. Ей приходилось выбирать из нескольких одновременно варившихся в голове и просившихся на бумагу вариантов. «Голая Джульетта» непостижимым образом вызвала в ней мысли об искусстве, о ее работе, об отношениях с людьми, о Такере, о связи человека и музыки, о мистической притягательности темной стороны жизни. Энни размышляла о роли припева в песне, о сути и целях гармонии, о целеустремленности и амбициях. Она заканчивала абзац, а на экран уже просился следующий, незваный и вопиюще не связанный с предыдущим. Она решила как-нибудь – не здесь и не сейчас – написать обо всем этом. Сейчас же нужно сосредоточиться на этих двух альбомах, на колоссальном, неизмеримом превосходстве одного над другим. И на тех личностях (читай: на Дункане), которые слышат в «Голой» то, чего в ней нет. И на том, почему эти личности (то есть Дункан) слышат то, чего нет… И что из этого можно вынести о самих этих личностях… И, быть может… Нет, это в следующий раз. Весь этот мыслеворот произвел на Энни столь глубокое впечатление, что она начала сомневаться: а вдруг перед нею и вправду гениальная вещь? Однако она отбросила эту идею. Из занятий своего книжного кружка она помнила, что книги, которые не нравятся, тоже могут стимулировать возникновение плодотворных мыслей. Таким образом, в «Голой» ее вдохновляли зияния, отсутствие, а не наличие (присутствие).
Друзья Дункана тем временем не дремали: на сайте появилось еще несколько объемистых статей. В Такерляндии как будто наступил религиозный праздник. Все правоверные прекратили полевые работы и присоединились к своему интернет-семейству, чтобы отпраздновать событие обильными возлияними и воскурениями (от иных статей как будто попахивало марихуаной). «НЕ ШЕДЕВР, НО ШЕДЕВРАЛЬНОЕ НАЧХАТЬ» – такой заголовок украшал одну из статей. «КОГДА ВЛАСТИ ПРЕДЕРЖАЩИЕ ПЕРЕСТАНУТ ПРИДЕРЖИВАТЬ ЗАЖАТОЕ?» – вопрошала вторая, в которой утверждалось, что существует целых СЕМНАДЦАТЬ неизданных альбомов.
– Что это за парень? – спросила она Дункана, просмотрев пару абзацев лихорадочного, страстного, иногда хватающего за душу текста.
– А-а… Хм… Бедняга Джерри Уорнер. Преподавал английский в какой-то средней школе. Разок его застукали с шестиклассником – вышибли, естественно. Ну, он немножко и того… повернулся. Времени у него в избытке. А что тебя-то интересует на сайте, хотел бы я знать.
Она уже закончила свою статью. Каким-то образом «Голая», сама по себе или в представлении о ней, пробудила Энни от глубокой спячки, подтолкнула к действию. Теперь ей хотелось писать, хотелось, чтобы Дункан прочитал написанное ею; хотелось, чтобы другие тоже прочитали. Она гордилась плодом своего творчества, подумывала даже о его общественной значимости. Может, кто-нибудь из этих психов, прочитав ее статью, покраснеет, опомнится, вернется к жизни.
– Я тут кое-что написала.
– О чем?
– О «Голой».
