Раскин привалился к борту челнока, одновременно разгоняя метаболизм. Войдя в одну фазу со «смещением», он понял, что возня теней за краем пропасти прекратилась, будто бы ее и не было. Над бездной поднимался серебристый туман.
Медленно, но неизбежно он поглотил площадку, разбитый шаттл и человека, вздумавшего сопротивляться природе Забвения и Мирозданию в лице многоликой Всеобщности.
Раскин закрыл глаза, когда по щитку шлема растеклась светлая взвесь. Открыв их, понял, что он не один. Сквозь однородное марево просматривались силуэты трех людей. Они стояли у края пропасти, словно только что поднялись из глубины. Раскин двинулся им навстречу.
— Существует ряд условий, определяющих возможность контакта двух цивилизаций, — сказал Гордон Элдридж, когда Раскин приблизился настолько, что мог бы при желании пожать ему руку. Элдридж был высоким молодым человеком в легком полускафандре без шлема. Зачем ему шлем? Полускафандр сиял, как доспехи архангела. Несуществующий ветер трепал аккуратно подстриженные светлые волосы. Элдриджу было комфортно внутри этого тумана, который, оказывается, превосходно проводил звук. Слева от Элдриджа стояла Скарлетт Грей — в парадной форме, но без кителя, почти такая же высокая, как молодой колонизатор, и мускулистая, словно древнегреческая Артемида. Скарлетт… Ее скрученное агонией тело он оставил в кабине шаттла. Справа… Вероника была одета в те же пятнистые брюки и куртку астрогатора, в которых он увидел ее, когда отлеживался в лазарете «Небиро». Перекладывала заколки из кулачка в кулачок, словно испытывала неловкость. Смотрела под ноги, будто не решалась поднять глаза на Раскина, будто чувствовала себя в чем-то виноватой.
Пережитое крушение и гибель Скарлетт как-то сгладили чувства, которые он испытал, когда понял, что Вероники больше нет. Теперь же, глядя на свою женщину, стоящую в компании двух покойников, он понял, что значит «безвозвратно».
Жестоко Забвение, заставившее пережить это чувство во второй раз.
Контрольный выстрел.
— Во-первых, вектор времени… — начал Элдридж.
Раскин неожиданно сделал шаг вперед и взмахнул перед лицом старого приятеля рукой. Элдридж не шелохнулся, продолжая говорить. Раскин понуро опустил голову. Они — все равно что голограммы, проецируемые рекламными роботами, — понял ушелец, — каких полным-полно на Земле. Электронные глотки, воспроизводящие чужое послание.
— …для этих двух видов вектор времени должен иметь одинаковое направление. Контакт не случится, если одна раса существует, перемещаясь во времени из прошлого в будущее, а вторая, наоборот, — из будущего в прошлое. Кроме того, их временные масштабы обязаны соотноситься, а единицы измерения — секунды, минуты, часы и так далее — иметь равные значения.
— Вероника… — позвал Раскин.
Запоминать! Запоминать каждую черту лица, каждый волосок, каждый жест, пока она здесь — как живая. Ему не выбраться с Забвения, но в свои последние минуты он будет думать о ней и ни о чем другом. Запоминать, черт возьми!
Вероника сжала кулаки. Раскин услышал хруст ломающейся пластмассы.
— Во-вторых, в жизненном пространстве наших условных цивилизаций должны действовать одни и те же физические законы. В-третьих, представители этих рас должны обладать телами сравнимых друг с другом размеров и одинаковой природы. Чрезвычайно сложно человеку, состоящему из органических молекул, не только наладить контакт с существом, плоть которого — поле и волны, но даже отличить его от элементов окружающей среды.
— А «в-четвертых» будет? — устало спросил Раскин. Похоже, Забвение, как и Всеобщность, навязывает ему свои правила. Что ж, придется играть. Скарлетт в ответ на его мысли широко улыбнулась.
— В-четвертых, — невозмутимо продолжил Элдридж, — они должны быть приблизительно равны в могуществе. Межзвездное путешествие — значит, необходимость в технических средствах и энергетических ресурсах, а не перемещение усилием мысли…
— Со скоростью мысли! — вставил Раскин.
— …и со скоростью мысли, — согласился Элдридж. — Исходя из сказанного, становится ясно, что человечество весьма ограничено в выборе союзников. И даже в некотором смысле слепо.
— Не переживай, — Раскин смог усмехнуться, — я привел тебе партнера сравнимых размеров, сопоставимого могущества и… чего еще там? А! Сходной природы!
— Всеобщность сообщала о себе искаженные факты, — сказала Скарлетт. Раскин заметил, что покойная валькирия смотрит мимо него — на разбитый шаттл, в кабине которого… Ушелец поспешно перекрестился. В руке внезапно появилось фантомное ощущение чужих пальцев, сжимающих запястье смертельной хваткой. — Подобно человеческой расе, которая в течение нескольких веков использовала радиотелескопы для поиска сигналов от внеземных цивилизаций, споры Обигура также были заинтересованы в познании Вселенной. Обладая иными чувствами и иными возможностями, они предприняли попытку исследовать чужие миры путем передачи через пространство своей информационной матрицы. Как все мы помним, Обигуровские споры, по сути, — мобильные колонии простейших. Одноклеточные чужих планет, по их расчетам, попав под воздействие излучения, несущего информационную матрицу, должны были принять их сущность, образовать схожие структуры и дать жизнь коллективному разуму идентичного принципа. Для передачи данных Обигуровские споры создали на своей планете три устройства, образовавшие первый Треугольник…
Раскин вспомнил: огромная серая масса, объединяющая миллионы, если не миллиарды Обигуровских спор, высокая, как гора, опутанная белесыми живыми лианами и слизистыми сетями. Видение одного из устройств, о которых говорила Скарлетт, явилось ему на Аркадии, перед тем как он согласился сотрудничать с Всеобщностью.
— Но Обигуровские споры не предугадали, что психократическая мощь их сооружения не только способна преодолеть пространство, но разорвать его: открыть вход в параллельную Вселенную. Что в конечном счете и произошло. Да, коллеги, Всеобщность пришла к нам из параллельного мира! — Скарлетт хитро прищурилась, обводя взглядом несуществующую аудиторию. — Но Всеобщность — не единственный пришелец извне в этой Вселенной. Исследователям всех рангов давно не дает покоя первая планета системы 61-й Лебедя, известная также как Забвение.
— И что с Забвением? — спросил Раскин, предчувствуя, что вот сейчас ему снизойдет откровение, достойное пера Иоанна Богослова. Планета дарила ему знание, потому что он не сможет унести его с пустынной поверхности.
— Всеобщность — поле разума, измерение жизни. То, что поселилось на Забвении (не по своей воле! — хочется отметить сразу, а по досадному стечению обстоятельств), является его полной противоположностью, — убежденно проговорила Скарлетт, и Гордон Элдридж деловито кивнул, соглашаясь.
— Смерть, — прошептал Раскин, — неужели действительно ад? Не может быть…
— Забвение взаимодействует с тем же информационным материалом, что и Всеобщность, однако перешедшим на иной уровень. — Скарлетт покачала головой. — В этом нет ничего общего с религиозными воззрениями людей.
— Забвение тщательно оберегало свою тайну, — сказал Элдридж. — Пока не решило, что имеет возможность вступить в контакт с сущностью, равной ему. При слиянии «поля жизни» и «поля смерти» велик шанс взаимоуничтожения этих двух структур, что полностью соответствует смыслу бытия «смерти». Вот почему Всеобщность не рисковала послать на Забвение частицу себя. И вот почему она не теряла интерес к этой планете: смерть всегда действует на жизнь гипнотически…
Гордон Элдридж говорил дальше. Что-то несомненно важное, что-то, позволяющее взглянуть на мир под иным углом, даже — космогоническое… Но его слова превратились в едва слышный шелест и стали звучать так, как и должны были на планете с крайне разреженной атмосферой. Свечение тумана померкло, лица его обитателей — Вероники, Гордона и Скарлетт — стали плоскими, бесцветными, а затем и вовсе рассыпались на шестигранные мозаичные фрагменты.
Все, что окружало Раскина, превратилось в соты. Склон кратера, площадка, отлетавший свое челнок.
