зимуют!..
Долго еще шумели. Кое-где, в разных местах Майдана, уже трясли друг дружку за ворот, совали сжатыми рукавицами в багряные замерзшие носы.
Видя такой оборот, Щек тут же принял решение и предложил его сходке. Только тем и унял баламутов.
Порешили послать гонца на Истр — пускай передаст князю Кию волю земли полянской: чтобы шел с дружиной обратно к Горам. Выкликнули, кто пожелает пойти гонцом. Многие отозвались. Но расторопный Брячислав опередил прочих, вызвался первым. Сходка согласилась, ибо отрок так улыбался, что всем понравился. Щек тут же повелел выдать ему коня, а после долго еще беседовал один на один. Отрок оказался смышленым — Щек на него понадеялся…
Воротился Брячислав не скоро, вместе с князем. Уже не отроком пришел — гриднем. И тут же явился к перевозчику Кию, возмужавший, в высоком железном шеломе с бармицей, с нарядным бело-синим щитом, с долгим мечом на поясе. И верный лук при нем, и копье с бело-синим значком, и конь темно-серый в яблоках — загляденье… У Боянки дух захватило, когда увидела.
22
ПОЛЯНА С ДУБОМ
Сперва надо было полдня идти широкой лесною тропой. Миновать великий камень, похожий на отдыхающего быка. Затем — две сосны, переплетенные стволами. И выйти на широкую поляну, щедро облитую солнечными лучами, с матерым дубом посредине.
Здесь, у дуба, Хорив спешился, стреножил коня — пустил траву щипать. Огляделся. Позади был пройденный им лес, за тем лесом — три горы над Днепром, одна — Лысая — своя, другая — Щекова, третья — Киева, да еще четвертая — пустая, где погребают усопших и павших, да еще далее не одна вдоль правого берега… одним словом, Горы! Они были позади. А впереди виднелся березняк с осинником, стволы позеленели от сырости. Далее — болото лесное, за болотом — еще лес, и в том лесу — соседи заболотные. Не такие, как поляне. Злые, дикие. Сказывали, будто прибыли они не так давно сюда, пришли издалека, отколовшись то ли от радимичей, то ли от вятичей. Многие такие, отколовшиеся, приходили из полуночных лесов. Приходили и проходили далее на полдень, только мыто платили полянам за проход мимо Гор. А эти мыта платить не пожелали — Кий не пустил их, так и сидят за болотом, уж которое лето. Да ладно бы смирно сидели — пускай бы, так нет же, озоруют, яко древляне.
Не миновала доля злосчастная и Миланку, пока Хорив в походе долгом был.
Говорил же ей: не ходи в лес одна, умыкнут! Да что теперь винить ее, бедняжку? И не одна она ходила — с подругами. Когда узрели соседей — звероподобных, в вывороченных овчинах, то перепугались и побежали с великим криком. Прибежали, едва дыша, к себе и тогда только спохватились, что Миланки с ними нету. То ли ноги со страху подкосились — отстала, то ли заведомо была намечена. Одно выведали после: умыкнул Миланку сам Урс — князь соседей заболотных.
Все это поведали Хориву, когда воротился вместе с князем к родным Горам. С того часу спать не мог, об одном только мыслил: убить Урса, избавить от него Миланку.
Проще простого, казалось, собрать своих верных отроков да еще у старшего брата дружинников попросить и явиться в становище Урсово. Но неведомы были полянам потайные тропы через болото. Оттого и озоровали соседи — безнаказанные, недосягаемые. Как ромеи в своих крепостях, так и эти в лесу за болотом отсиживались.
Была у них, правда, еще речка, и плавали они по ней на челнах до самого Днепра, но к Горам их не пускали и на погост Подольский тоже, потому что не платили мыта. А добираться до той речки было тоже не просто. Но Кий находил таких, кто знал дорогу, и не раз посылал их гонцами к Урсу, — договориться по- добрососедски. Ни один из тех гонцов не воротился, а ответ находили здесь на поляне, под дубом: шапку гонца, полную нечистот… Кий гневался, не раз намеревался примучить тех соседей заболотных, да все недосуг было, дела поважнее заботили. И держал свой гнев при себе, накапливал, до поры до времени…
Воротившись с Истра, князь послал еще одного гонца. Но не ведал, что с тем гонцом передал Хорив свой вызов Урсу. Кабы ведал князь про то, может, после все иначе обошлось бы… Кто знает? Только не сказал ничего князю Хорив. И не сказал гонец, знавший Хорива сызмальства и поклявшийся, что не выдаст.
Не воротился и сей гонец. Шапку его не подкинули. И Хорив надеялся, что Урс примет вызов. Сегодня в третий раз явился сюда, к дубу. В прошлые два простоял до сумерек, не дождался. Дождется ли сегодня, придет ли Урс? Или подкинут шапку несчастного гонца — тогда хоть кому-то не уйти от Хорива, живьем возьмет!
А солнце ласкало и ласкало поляну. Над множеством цветов — белых, желтых, малиновых — трепыхались пестрые мотыльки, сновали с негромким гудением шмели и пчелы в желтых шароварчиках на задних лапках. Погибать в такой день на такой веселой поляне было бы обидно. Но Хорив не думал о возможной гибели. Он думал о Миланке. И желал лишь одного: чтобы Урс явился.
Он скинул на траву свой черный плащ, под которым хорошо укрываться от непогоды, но не от жары. В жару лучше всего носить светлые плащи, а еще лучше — вовсе без плаща, в одной белой сорочке, расшитой цветными нитями. Сегодня на Хориве была такая сорочка, но поверх нее — кольчуга, и уже нагрелась изрядно. Нагрелся и вороненый шелом с золотой насечкой. Тогда Хорив отошел в тень дуба, чтобы металл остыл. Легкий щит с круглым железным навершием прислонил к стволу. А бывалый прямой меч оставил при себе — все, чем намеревался он встретить Урса. Если тот хоть на сей раз явиться соизволит… Когда, откуда и как приблизился к нему Урс, того Хорив не успел приметить. Будто из-под самой земли, из-под корней дубовых тут же вышел.
Сам не столько высок, сколько широк. Над скуластым лицом — железный шелом в меховой оторочке. Усы — вислые, как у всех антов. Яркий кафтан, у широко расставленных икрастых ног — скинутая медвежья шкура. И на великом деревянном щите намалеван медведь вздыбившийся — знак князя Урса. В волосатой руке с закатанным по-гуннски рукавом — тяжелая секира на долгой рукояти. При поясе — меч в нарядных ножнах. В маленьких желто-зеленых глазках — насмешка. Насмешка и в прозвучавшем густом голосе.
— Здоров будь, молодший братец Киев! — хохотнул коротко и воткнул срамное слово. — Не ждал, что приду? Надеялся, обойдется — и честь не уронишь и живот сбережешь? А я два дня думал и на третий пошел. На тебя поглядеть да себя показать. Вот он я, гляди!
— И ты гляди, Урс, — сумрачно ответил Хорив.
— А что мне глядеть теперь? — Он снова хохотнул и опять срамное слово вставил. — Все увидел. Вижу, не набрал ты еще силенок со мной переведаться. Не будет для меня чести одолеть такого. Так, может, разойдемся, поглядевши? У меня к тебе гнева нету.
— А у меня к тебе есть!
— Ого! Знать, зело страшен твой гнев. Что же мне теперь делать, убогому? Ой, ой, беда! Ох, устрашился я, коленки дрожат! Уж окажи такую милость, не стращай ты меня. Скажи, чем же прогневил я молодшего братца Киева?
— Сам ведаешь, Урс!
— Ведать не ведаю, а догадываюсь. Так ведь, милый ты мой, что с воза упало, то пропало. Чего же ты теперь после сечи секирой машешь?
— А сечи еще не было! — Хорив выдернул из ножен свой меч. — И секира не у меня. Взмахни-ка сам…
Не успел договорить — тяжелая секира полетела в него, едва успел увернуться, и глубоко вонзилась в ствол дуба, не выдернешь. Теперь в желто-зеленых глазках Урса не было насмешки — одна свирепость. С виду неуклюжий, но в движении скорый, он обрушил на Хорива свой меч — подставленный щит тут же раздался надвое.
Тревожно заржал конь Хорива, запрыгал, стреноженный, на месте, кося испуганным глазом на сражающихся.
