ближе, чем я. — Вынув из кармана красный платок, он вытер пот с лица, хотя было отнюдь не жарко. — Что с ним случилось? Сердце? Или он напился и упал со своего чертова кресла?
— Я здесь не из-за вашего отца. Нил изумленно уставился на него.
— Я приехал из-за Энди. К сожалению, он умер.
— Энди?!
— Ваш брат.
— Господи, я знаю, что он мой брат, — огрызнулся Фэллон.
Дрожащими руками он положил на скамью паяльную лампу, снял грязные перчатки, сбросил с головы маску и отшвырнул ее, словно она обжигала его. Маска со звоном упала в кучу пустых канистр.
— Энди умер? Как? Этого не может быть!
— Похоже на самоубийство или несчастный случай.
— Самоубийство? Чушь!
Тяжело дыша, Нил Фэллон подошел к ржавому металлическому шкафу, достал оттуда полупустую бутылку виски и сделал два больших глотка. Потом он поставил бутылку, сплюнул, пробормотал ругательство и наклонился. Его вырвало прямо в снег.
“Каждый реагирует по-своему”, — подумал Ковач. Порывшись в кармане, он вытащил полоску жвачки.
— Господи! — Фэллон опустился на табурет, изготовленный из пня, и поставил бутылку между ногами. — Энди — и самоубийство!
— Вы были с ним близки? — спросил Ковач. Фэллон покачал головой и запустил пальцы в густые волосы цвета ржавчины.
— Если и были, то давно. А может, вообще никогда. В детстве Энди уважал меня, потому что я был старше, крепче и умел возразить отцу. Но он всегда был любимчиком Железного Майка. Я его за это ненавидел.
Фэллон махнул рукой, словно давая понять, что эта ненависть давным-давно прошла, но в голосе у него звучала горечь. Ковач знал по опыту, что внутрисемейная вражда редко проходит бесследно. Просто люди стараются со временем прикрыть ее чехлом, как старую безобразную мебель.
— Похоже, Энди был образцовым американским парнем, — заметил Ковач, намеренно растравляя старую рану. — Хороший студент, спортсмен, пошел по стопам отца.
Фэллон уставился в пол, плотно сжав губы.
— Майк всегда считал, что в Энди есть все, что ему хотелось видеть в сыне. В отличие от меня.
Вынув из кармана сигарету и зажигалку, он закурил, потом взял бутылку и сделал еще один глоток.
— Вы часто виделись с братом?
Фэллон снова покачал головой, но Ковач не был уверен, является ли это отрицательным ответом или просто попыткой стряхнуть потрясение.
— Энди приезжал иногда порыбачить. Он держал здесь снаряжение и оставлял лодку на зиму. Думаю, это была демонстрация братской заботы — как будто он считал своим долгом содействовать моему бизнесу.
— Когда вы в последний раз с ним виделись?
— Он приезжал в воскресенье, но мы почти не говорили. Я был занят — один парень покупал аэросани.
— А когда у вас в последний раз был серьезный разговор?
— Серьезный? Пожалуй, месяц назад.
— О чем?
Фэллон скривил губы.
— Энди сообщил мне, что он гомик. Как будто я и так этого не знал.
— Вы знали, что он гей?
— Конечно. Я знал это еще в старших классах. — Он снова глотнул виски и затянулся сигаретой. — Однажды я сказал об этом старику: мне надоело слушать постоянные упреки в том, что я не похож на брата. — Фэллон расхохотался, как будто весело дошутил. — Он так меня ударил, что едва не сломал челюсть. Никогда не видел его в такой ярости. Он, наверное, не настолько бы рассвирепел, даже если бы я сказал, что Дева Мария — шлюха. Еще бы, я согрешил против его образцового сына! Не будь старик прикован к креслу, он бы меня просто изувечил.
— А как выглядел Энди, когда рассказывал вам об этом?
Фэллон задумался.
— Напряженным, — ответил он наконец. — Очевидно, для него это было нелегко. Он уже рассказал обо всем Майку. Хотел бы я взглянуть на эту сцену. Удивляюсь, что старик не избил его. — Фэллон бросил на пол окурок и раздавил его ногой. — Странно, что он этого не сделал. Я знаю, каким для него это было ударом.
— После этого вы виделись с братом?
— Пару раз. Энди приезжал на подледный лов. Я уступил ему один из моих домишек, мы с ним выпивали. Думаю, он хотел, чтобы мы снова стали братьями, но что у нас оставалось общего, кроме старика? Ничего. — Фэллон выпустил дым из ноздрей. — А как Майк воспринял смерть Энди? Это он прислал вас сюда? Ну, конечно: не мог же он сам мне позвонить и сообщить, что его любимый сын оказался не таким уж идеальным! В этом весь Майк. Никогда не признает, что был не прав.
Взяв бутылку за горлышко, он поднялся и направился к магазину. Ковач последовал за ним, кутаясь в пальто. Было холодно и сыро, у него ныло сердце и щекотало в носу.
Фэллон свернул за угол сарая и остановился, глядя на маленькие рыбачьи хижины, которые он сдавал летом. Домики гнездились на берегу Миннетонки, хотя в это время года о береге говорить не приходилось. Снег покрывал и землю, и оледеневшее озеро, делая их неотличимыми друг от друга. Белая пелена простиралась до оранжевого горизонта.
— Как Энди это проделал?
— Он повесился.
Фэллон молча стоял, не обращая внимания на порывы ветра, вздымавшие клубы снега, не выражая ни удивления, ни недоверия. Возможно, он знал своего брата не так хорошо, как Том Пирс. А может быть, он уже давно желал брату смерти и потому принял это известие без особых эмоций.
— В детстве мы играли в ковбоев, — заговорил Фэллон. — Я всегда был плохим парнем, которого вешали, а Энди изображал шерифа. Забавно, как все обернулось…
Несколько минут они молчали. Ковач подумал, что сейчас, наверное, перед глазами Фэллона проплывают воспоминания. Он и сам представил себе двух мальчиков в ковбойских шляпах, скачущих верхом на швабрах. А потом эти образы сменились видением обнаженного тела Энди Фэллона, свисающего с балки.
— Не возражаете, если я глотну? — спросил Ковач, указывая на бутылку.
Фэллон протянул ее ему.
— Разве вы не на службе?
— Я всегда на службе. Другой жизни у меня нет. — Ковач взял бутылку. — Конечно, если вы собираетесь доложить об этом моему начальству, то я не стану этого делать.
Фэллон повернулся спиной к озеру.
— Да пошли они…
Когда Ковач подъехал к своему дому, его сосед возился во дворе, собирая перегоревшие рождественские лампочки. Ковач остановился на дорожке, наблюдая, как он выкручивает лампу из нимба Девы Марии и кидает ее в пакет для мусора.
— Даже если бы перегорела половина, все равно чувствуешь, как будто живешь рядом с солнцем, — сказал Ковач.
Сосед посмотрел на него с обидой и тувогой, прижимая пакет к груди. Это был низенький старичок лет семидесяти с маленькими злыми глазками. На нем была красная пилотская шапка с клапанами, свисающими, как уши спаниеля.
— Где же ваш рождественский дух? — осведомился он.
— Я утратил его, когда четвертую ночь не мог заснуть из-за ваших чертовых ламп. Не могли бы вы
