Но когда она повернулась к Ти-Грейс, она не смогла! заставить себя сказать «нет». Это не такое уж большое дело, уговаривала она себя. Нужно зайти в суд, позвонить один или два раза. Она не собиралась помогать всему свету. Просто пара трудолюбивых, честных людей, которым нужно немного справедливости. На самом деле у нее достанет сил для этого.
— Хорошо, — сказала она со вздохом. — Я подумаю, что можно сделать.
Какое-то время Ти-Грейс не могла даже говорить, едва сумела улыбнуться и кивнуть. Овид поднялся со стула и стряхнул с живота остатки шелухи от креветок. Положив широкую ладонь на ее плечо, он заглянул ей в глаза и проворчал:
— Merci, pichouette [41].
Глава ДВЕНАДЦАТАЯ
Джимми Ли сидел на подоконнике в одних грязных белых брюках. Он ужасно жалел самого себя и был очень хмур. Пот тоненькими струйками стекал по груди и капал на живот. Он потягивал бренди, угрюмо размышляя о случившемся, вновь и вновь переживая это унижение, мучая себя. Эта толпа была у него в руках, думал он, сжимая пальцы в кулак. А потом эта проклятая сука Чандлер все разрушила. Конечно, он быстро отреагировал и ему удалось спасти ситуацию, но все равно — наслаждение славой было испорчено.
Женщины были проклятием его жизни. Шлюхи, проститутки, все. Некоторые из них выглядели более респектабельно, были лучше одеты, но в своей сущности под парадной шуршащей оберткой они были все одинаковы. Порочные, как Ева.
Это библейское сравнение его немного развеселило, и он сделал огромный глоток бренди. Дерьмо, он начинает даже думать, как священник.
Ночью было спокойно и жарко, как в аду, а в воздухе витало нечто, и он ждал, что что-то должно произойти, чувствовал какое-то непонятное беспокойство и пил, стараясь утопить это ощущение в вине. Тишина давила на него, действовала на нервы, как если бы кто-то царапал ногтями по стеклу. Он скучал по шуму Нового Орлеана, звукам и запахам улицы Бурбонов, грязи и темноте аллей квартала — в эти места туристы не заглядывали никогда.
Любой человек в Новом Орлеане мог получить все, что хотел и каким хотел способом.
Но он застрял здесь, рядом с этим Богом забытым болотом. У него была квартира в Лафейетте, но он выбрал местечко Байю Бро, чтобы начать свою кампанию, и поэтому снял это однокомнатное бунгало на краю малонаселенного района, чтобы быть подальше от людей.
Байю Бро казалось превосходным местом для его кампании «Война против сатаны» — сердце Акадианы, где жили добрые христиане, толстые, как муравьи, отъевшиеся на арбузной корке. Наступили тревожные времена из-за спада нефтяного и фермерского бизнеса, преступность быстро росла, и людям нужно было во что-то верить, найти ту соломинку, за которую 'можно было бы ухватиться. В Байю Бро было очень много католиков, и это его вполне устраивало, а еще много фундаменталистов, достаточно пылких и доверчивых, чтобы поверить во что угодно. Они составляли основной костяк, на который он рассчитывал в своей миссии. Они построят для него звездное будущее и внесут его туда на своих плечах.
Внесут, если Лорел Чандлер не будет путаться под ногами.
Со скрипом распахнулась дверь, и на пороге в цветастом коротком платье и красных туфлях на каблуках появилась Саванна Чандлер. Она мгновенно охватила взглядом маленькую обшарпанную комнату с тусклыми желтыми стенами, дешевой разрозненной мебелью, бутылкой бренди на разбитом кофейном столике. Наконец она, не говоря ни слова, повернулась к нему, держа себя так, словно у нее было больше прав находиться здесь, чем у негр. В ее бледных, прозрачных голубых глазах волчицы застыло некое выражение, от которого бросало в дрожь, которое проникало в подсознание и холодом ползло по спине. Пылающее белое пламя. Голод, который взывал к нему. Осознание взаимной необходимости.
— Ну что, одет и некуда пойти, Джимми Ли? — протяжно проговорила Саван-на.
— То же самое могу сказать и о тебе.
Она искоса лукаво посмотрела на него и ответила:
— Нет, не можешь, это я пришла сюда.
— Зачем?
— Так, ненадолго.
Он ничего не сказал, когда она обошла старую железную кровать, проведя пальцем по задней спинке. Саванна пристально посмотрела на него, опустив свои длинные, как опахала, ресницы. Ее жаркий взгляд обжигал лицо, голую грудь, и он чувствовал, что уже не вполне владеет собой. Призывно покачивая бедрами, она приближалась к нему, длинные буйные пряди волос, перекинутые через одно плечо, переплелись с чудесной ниткой жемчуга, которая была на ней. Тишину комнаты нарушали только глухой стук острых каблуков на линолеуме, негромкий треск вентилятора под потолком и одурманивающий шелест ее платья.
Джимми Ли сдерживал себя, но пламя внутри разгоралось и соблазняло, подобно демону. Она остановилась, не доходя до него. Ее духи смешались с легким ароматом бренди и влажным, тяжелым запахом болота, доносившимся из открытого окна. И все это выражало одно — ее неприкрытое желание его.
— Твоя сестра выставила меня сегодня на посмешище, — сказал он низким, хрипловатым от виски голосом.
Уголки губ Саванны дрогнули в едва заметной, усмешке.
— Тебе следует привыкнуть к этому, Джимми Ли.
Он быстро приблизился к ней и, едва она успела выдохнуть, крепко, как бы наказывая ее за эти слова, схватил ее за руку.
— Я собираюсь стать звездой, — сказал он мягко.
Она не забыла его жестких пальцев, впившихся в тело. Наоборот, она смаковала это, как-то странно улыбаясь.
— Ты ничего из себя не представляешь, просто незначительный торопыга.
— А ты — дешевая закуска, — огрызнулся он. — Шлюха без ярлыка с ценой.
Она ударила его с такой силой, что у нее заныла рука, а ладонь обожгло, как раскаленными углями. Одним резким броском Джимми Ли вскочил на ноги и поднял руку, чтобы ударить ее. Удар был так силен, что она мгновенно почувствовала вкус крови во рту.
И внутри ее неожиданно как будто открылось что-то, давая выход усталости, безрассудству, неистовству и ненависти. Всеобъемлющей, всепроникающей ненависти, которая сверкала в ее глазах, когда она взглянула на Джимми Ли Болдвина.
Он долго смотрел на нее, ощущая какую-то странную связь между ними. Некую темную, порочную связь. И это возбуждало желание, как ничто другое, что он когда-либо знал. Желание внутри него росло, как ярость дикого зверя, как болезнь. Какое-то животное чувство бросило его к Саванне, и он грубо припал к ее губам.
Она боролась с ним — не для того, чтобы он оставил ее, а просто чтобы сопротивляться. Но, почувствовав потно-скользкую кожу его груди, его запах, язык, который овладел ее ртом, она сдалась.
Его пальцы лихорадочно расстегивали «молнию» ее платья. И, раскрыв несколько сантиметров и ощутив под руками ее плоть, он разорвал его до конца. Проведя руками по плечам, он скользнул ниже, оторвал губы от ее рта и стал целовать шею. Он ухватился за вырез платья двумя руками и рванул его вниз, и, когда ее полная, упругая, великолепная грудь освободилась от одежды, голод зарычал в нем, как оскалившаяся собака. Он наклонился, схватил горячими, жаждущими губами сосок и принялся неистово сосать, вырывая из нее стоны, еще и еще… Взяв в руку жемчужное ожерелье, он касался прохладными шелковистыми бусами другого тоскующего соска.
Саванна не знала, чего она хочет — удержать или избавиться от него, она отталкивала его и в то же время сомкнула руки у него за головой. Это была внутренняя борьба, борьба за свою душу, и ее охватило отчаяние, когда она поняла, что у нее нет шанса победить. Это то, для чего ты рождена, Саванна. Не пытайся отрицать это…
На мгновение она опять оказалась в своей комнате в Бовуаре, и мужчина, который припал к ее груди, был ее отчимом. Она кричала не потому, что насиловали ее тело, а из-за раздиравших ее чувств. Ее тело отвечало на его прикосновения и подчинялось, горело и жаждало чего-то. Сначала все это ей совсем не
