— Хорошо, — чуть прищурившись, сказала она. — Что же, шериф, мне пора. Это ведь столик для некурящих, а я, как видите, с сигаретой. Зачем нарушать закон даже по мелочам, верно? — Она бросила на него прощальный, задумчивый взгляд, чуть приметно поджала губы. Терять любовника неприятно, даже если использовала его только по прямому назначению. — Будь здоров, живи счастливо.
— И ты тоже, — пробормотал Дэн, но она уже шла к выходу с высоко поднятой головой и планами завоевания столицы штата.
Игер уже дважды успел обойти зал по периметру и неожиданно выступил из тени огромной пальмы в кадке, раздраженно хмуря брови.
— Пошли, Казанова, — проворчал он осуждающе. — Я обещал Джолин быть дома к десерту.
Старинные часы на камине в гостиной били полночь, их мелодичный звон плыл по затихшему дому. Дэн стоял на крыльце, прислонясь плечом к гладкому белому столбику и глядя на юг. Рубашку и галстук он давно снял, сменив выходную одежду на джинсы, сапоги и джинсовую рубаху, распахнутую на груди, несмотря на прохладную ночь. В руках у него была бутылка пива; сделав большой глоток, он поставил ее на перила.
Он уже мог бы лежать в постели. Первый раз за неделю мог позволить себе роскошь отоспаться как следует, но сон не шел. Бессонница мучила его вовсе не из-за постоянной боли в колене — с нею он уже свыкся — и не из-за того, что сегодня он вручил главному прокурору штата политическую бомбу замедленного действия в виде черной книжки Джарвиса. Спать мешали только мысли о себе самом и о своей жизни.
Сколько лет он расставлял все в жизни по полочкам, тщательно разделяя части, чтобы работа не соприкасалась с домом, дом — с личной жизнью, чтобы каждый следующий день был понятен и предсказуем. Теперь ему казалось, что твердая почва под ногами заколыхалась, и все посыпалось с мест. Ничего хорошего он в этом не видел. Даже если удастся заново расставить все, как было, по-прежнему уже не выйдет. Один осколок никак не помещался в общую схему — Элизабет.
Он позволил ей уйти, говоря себе, что для них обоих будет лучше, если закрыть вопрос сейчас. Но никак не мог прогнать ее из мыслей… или из сердца? Никак не мог перестать думать, все ли у нее в порядке, спит ли она этой ночью, скучает ли по нему или проклинает его. Совершенно непонятно, почему он должен любить ее, почему влюбился так скоро, почему вообще обратил на нее внимание, но во всей этой истории нет ровно никакой логики, и оттого, что он отступил, он только остался в одиночестве, а будущее расстилается перед ним длинной, пыльной дорогой, ведущей в никуда.
Одиночество. Вот путь, который он избрал после развода. Он окрестил это свободой и не желал ничего другого, обманывая себя мыслями, как ему повезло, что он ни от кого не зависит и никому не должен. Теперь одиночество открылось ему таким, каково оно на самом деле: пустота, вакуум, черная дыра, где стук сердца гулко отсчитывает отпущенные ему дни и ночи.
Ничуть ему не повезло, он просто испугался. Струсил. Вот она, правда. Его до смерти пугала мысль вложить душу в какие-то еще отношения. Как-то раз он уже сыграл в эту игру и проигрался вчистую, и не мог стерпеть даже мысли о новом поражении, о новой боли.
— Папочка?
Дэн вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной мягко скрипнула дверь, и обернулся на голос дочери. Эми стояла на пороге в майке рейдеров с переброшенными на плечо длинными рассыпчатыми волосами, обняв себя за плечи от ночной прохлады, и сонно моргала. После ссоры в его кабинете он почти не видел ее: последние два дня были полностью заняты расследованием и тем, что произошло потом. Теперь ему хотелось только смотреть на дочку, смотреть, не отрываясь. Жаль, что до сих пор они так и не помирились.
— Привет, котенок, — пробормотал он. — Ты что не спишь?
— Не спится.
Она прошлепала босиком по крыльцу, притулилась рядом с ним, обхватив его за пояс обеими руками, потерлась носом о его плечо, — и все это так привычно, машинально, что Дэн поневоле задумался, так ли она ведет себя с отчимом, делится ли с нею отеческим теплом Майк Манетги, когда она не может уснуть там, в Калифорнии. Эта мысль как ножом полоснула по сердцу. Он обнял Эми за плечи, притянул к себе, чмокнул в макушку.
— Колено еще болит? — спросила она.
— Нет, — соврал Дэн. Колено болело ужасно. Сегодня он слишком много времени провел на ногах. Боль была такая, словно с обеих сторон коленной чашечки стояли чертенята и что есть силы лупили по колену молоточками. Он знал, что, если до конца недели не придется снова откачивать жидкость из сустава, это будет просто чудо, но вовсе не колено мешало ему заснуть.
— Папочка, я тебя люблю.
Его удивили не столько сами слова, сколько жар, с которым Эми произнесла их. В глазах у дочки блестели слезы, вот что странно.
— Эй, — тихонько сказал он, гладя ее по щеке. Эми собралась с духом и выложила то, что повторяла про себя целый день:
— Когда я узнала, что случилось вчера, то сразу подумала: какая я свинья, что огорчила тебя, а ты ведь мог погибнуть, и тогда я никогда уже не смогла бы сказать тебе, как жалею, что мы поссорились, и как я люблю тебя. — С ее ресниц упали две крупных слезы и покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. — Это так глупо. Мы тратим кучу времени на злость, страх или гордость… Это ужасно глупо, — яростно повторила она, шмыгнув носом. — Если любишь кого-нибудь, надо говорить об этом вслух, а не ждать, пока станет слишком поздно.
«Устами младенца», — подумал Дэн.
Жизнь непредсказуема и проходит быстро, слишком быстро. Даже здесь, в Стилл-Крик. Даже когда думаешь, что все устроил, привел в порядок, расставил по местам. Эми — самый лучший тому пример. Скоро она совсем вырастет и уедет, а они растратили так много времени по пустякам, и теперь ему вместо воспоминаний останутся сожаления.
Он осторожно вытер слезы с ее щеки, улыбнулся.
— Ты в кого такая умница?
Эми проглотила смешок, приободрилась, просияла.
— В папу.
— Правильно, — кивнул он, чувствуя, как сдавило горло. — Так я и думал.
Он снова крепко прижал ее к себе, потерся щекой о теплую макушку, вдыхая запах яблочного шампуня и туалетной воды «Кукай», зажмурился, чтобы не пустить слезу.
— Я тебя тоже люблю, детка. Больше всех на свете.
— Я знаю. — Она замерла, затем повернулась к нему лицом, блеснула глазами сквозь завесу волос, попыталась лукаво улыбнуться. — А твоей любви хватит, чтобы отпустить меня завтра вечером с Трейсом смотреть фейерверки?
Дэн машинально засмеялся, но быстро посерьезнел. Похудевшее лицо дочки уже перестало быть по- детски забавным, огромные глаза горели надеждой и жаждой взросления. Как похорошела и уже совсем большая. Он чувствовал, как она ускользает от него, и знал, что не волен остановить ее.
— Посмотрим.
Лучше бы шел дождь. В такой скорбный и торжественный день следовало бы запретить солнцу светить, но оно сверкало вовсю, маслено-желтое, по-летнему яркое, освещая сбившихся в тесный кружок людей. Солнцу не было дела до их горя.
Элизабет поправила темные очки и вздохнула, наблюдая за сценой у подножия холма, на котором стояла. Амманиты хоронили своего усопшего. Их было очень немного: семья Аарона, как видно, и еще двое или трое. В общине явно не прощают тех, кто пролил чью-то кровь. Безумию и насилию в их мире места нет. Когда случалось нечто подобное, они как будто предпочитали не осознавать этого. Может, им кажется, что если не замечать зла, то его и не будет и не придется ночи напролет лежать без сна, мучая себя мыслями, почему так вышло и когда ждать беды в следующий раз. По-человечески это вполне понятно, подумала Элизабет.
Она стояла слишком далеко, чтобы слышать, что говорят у могилы. Ветер дул ей в лицо, отбрасывая со лба волосы и облепляя тонкую белую футболку вокруг тела. За ее спиной, на стройплощадке «Тихой заводи», где она оставила машину, шел обычный рабочий день. Стук молотков и визг пил нарушал покой,
