миниюбки, и без того скандально короткие, превратились в чистую фикцию, а полный отказ от лифчика заставил бы покраснеть и прожженного циника.
— Почему ты отказываешься признаться, что влюблен в меня? — потребовала она однажды.
Было ясно, что мы приближались к кризису наших взаимоотношений. Я прекрасно понимал это, но не мог придумать ничего стоящего.
Между тем небывалая жара обрушилась на город. Мои нервы, впрочем, как и вся миссия, находились на грани срыва. Десятки раз я был готов сообщить в штаб-квартиру о своем преступном легкомыслии и подать прошение об отставке. Я подумывал даже о том, чтобы во всем сознаться Свенсону и смиренно просить его совета.
В этот вечер Элизабет задержалась у меня почти до часу ночи. Мне потребовалось немало труда, чтобы выставить ее за дверь. Час спустя у моей двери на полу оказался конверт с вложенным в него листком бумаги.
Новые стихи!
Любовная поэма, адресованная мне.
Черт побери! Какого джинна я выпустил из бутылки!
103 градуса по Фаренгейту в тени!
Четвертый день подряд! Сущий ад!
В полдень встретил в лифте Свенсона и с трудом удержался от желания выложить ему все мои проблемы.
Мне следует быть более осторожным.
Мое ощущение самоконтроля притупляется с каждым днем.
Прошлой ночью, в самую духоту, я едва не поддался искушению сбросить свой маскарадный костюм. В таких условиях мне все труднее переносить повышенную гравитацию. Меня преследует опасение, что мое синтетическое тело может не выдержать. Сегодня я едва не упал на улице. Я был настолько неосторожен, что зашел в ближайший госпиталь и прошел рентгеноскопическое исследование.
И чего же я этим добился?
У вас очень странное строение скелета, мистер Кнехт. Вы должны немедленно обратиться к специалисту.
Только этого мне не хватало!
Я должен быть предельно осторожен…
Я должен…
Это произошло!!!
Одиннадцать лет честной службы пошли коту под хвост.
Я нарушил фундаментальное правило секретной службы.
Как такое могло случиться со мной? И кто поверит моим оправданиям?
Конечно, температура была слишком высокой. Три недели непрерывной, небывалой, рекордной для Нью-Йорка жары. Я едва не изжарился в своей искусственной оболочке. Прибавьте к этому пылкую страсть знойной Элизабет. Неудивительно, что я потерял всякий контроль над своими поступками.
Как-то около полуночи она поскреблась в мою дверь.
У меня не хватило физических сил преградить ей дорогу.
Оказавшись в комнате, она немедленно бросилась к моим ногам. На ней была только короткая прозрачная рубашонка, которая при этом движении, естественно, задралась выше талии, предоставив мне возможность без помех полюбоваться видом ее пышных форм.
— Я сгораю от любви, — прошептала она драматическим шепотом. — Не отвергай меня, Дэвид. Я не переживу этого.
Схватив меня за руки, она повлекла меня к кушетке. Мне стоило немалого труда освободиться из ее объятий. Отскочив в сторону, я с трудом перевел дыхание, а она так и осталась лежать, раскинув ноги и руки, жалкая и трогательная в своей наготе.
Ее маленькая грудь сотрясалась от рыданий.
— Но почему, Дэвид, почему? — всхлипывала она. — Как ты можешь быть таким бесчувственным? Ты человек или робот, наконец?
— Я покажу тебе, кто я такой! — взорвался я. — Смотри, только не пожалей потом об этом.
Так свершилось мое падение. Я рухнул в бездну. Скинул рубашку и брюки.
Она с надеждой наблюдала за мной.
Я нащупал секретные запоры на боках и спине. Жалкие остатки здравого смысла предупреждали меня не делать этого, но я уже не мог остановиться.
Сбросив на пол внешний каркас, я принял привычную для моего естества позу и обернулся к Элизабет.
— Что ж, теперь смотри. Это ты хотела увидеть? — спросил я горько. — Смотри и ужасайся.
Я не стану вам описывать, как выглядит краб. Большой разумный черный краб моего далекого отечества. Краб, он и в космосе краб. В любом случае, это зрелище не для землян.
— Дэвид Кнехт — всего лишь оболочка того создания, каким я являюсь на самом деле. Ты воспевала реальность. Что ты знаешь о ней? Может быть, ты еще хочешь поцеловать меня?
Выражение ее лица менялось с поразительной быстротой. Удивление… Страх… Недоверие… Наконец, любопытство.
— «Ничто человеческое мне не чуждо», — с чувством процитировала она. — Ты на самом деле пришелец из далекой галактики? Как интересно! Просто потрясающе! Кто бы мог подумать!
— Я нарушил фундаментальное правило, — сказал я, — и заслуживаю мучительной смерти в морозильной камере. Люди не должны видеть мой реальный облик. Если в результате случайности или аварии я не сумею сохранить в тайне свою истинную сущность, то обязан немедленно уничтожить себя. Таков закон. Взрывное устройство вмонтировано в мою грудь и детонатор всегда у меня под рукой.
— Невероятно! Но тебе не испугать меня, Дэвид. Или я не должна больше называть тебя Дэвидом?
Теперь уже я почувствовал себя круглым дураком. Я ожидал всего, но только не любопытства.
— Разумеется, твой вид необычаен. Но какое это имеет значение? Личность превыше всего! Во всяком случае меня не испугает краб из далекой галактики. В конце концов и без секса можно неплохо прожить. Теперь я понимаю, что полюбила прежде всего твою душу. Одевайся, Дэвид. Я понимаю, что тебе немного не по себе в твоем нынешнем облике. Все-таки мы находимся на Земле, а у здешних девушек существуют свои понятия о том, как должен выглядеть их избранник.
Я неловко проковылял к бренным останкам Дэвида Кнехта и напялил их на себя. Элизабет выглядела вполне удовлетворенной.
— Так лучше… — Она критически обозрела меня. — Гораздо лучше. Ты можешь полностью положиться на меня, Дэвид. Конечно, я понимаю, что твое пребывание здесь совершенно незаконно. Возможно, что ты шпион или, может быть, еще хуже. Мне наплевать. Я не признаюсь никому. Расскажи мне о себе. Видишь ли, встреча с тобой — величайшее событие в моей жизни. Только теперь я понимаю ее истинный смысл и свое собственное подлинное назначение. Любовь не спорт, не физическое наслаждение, а высшее слияние душ, пусть и принадлежащих разным галактикам. В конце концов меня никто не назовет расисткой…
Мне потребовалось несколько часов, чтобы избавиться от нее.
Излишне говорить, что все эти часы были заполнены одним патетическим монологом Элизабет. Она не останавливалась ни на секунду. Я помалкивал, даже не пытаясь вникнуть в смысл неиссякаемого потока
