— Да, здесь. Кстати, у меня нет света. Благодарение Богу, телефон еще работает. Я тут застрял — у себя в хижине — скорее всего, дня на три или четыре. А потом приеду в город, там и поговорим.
Конечно, ты сможешь на нее взглянуть. Подержишь в руках, посмотришь, как она действует, только я не отдам ее тебе в лабораторию. Надеюсь, ты меня правильно понимаешь.
Последний, сердитый вопрос.
— Нет, Дэвид, эту тарелку я приобрел в лавке волшебника, — весело ответил Эмери. — Пожалуй, я могу предположить, откуда она на самом деле появилась, но не стану этого делать. Сверхсекретность. Не забыл? Технология, намного опередившая нашу. Мы похожи на средневекового механика, случайно обнаружившего бумагорезку. Вполне может случиться, что нам не удастся сделать еще одну бумагорезку, но зато мы много чего узнаем благодаря той, что у нас есть.
Повесив трубку, Эмери снова придвинул стул к кровати. Тамар лежала на спине, рот и глаза у нее были закрыты, а вой ветра за стенами бревенчатой хижины не заглушал тихого, ровного дыхания.
— Джен захочет вернуться, — сказал ей Эмери шепотом. — Она бросится мне на шею и попробует помириться — через две недели или месяц, — как только узнает про новую компанию. Нужно оформить все бумаги по разводу до того, как новость до нее доберется. Они согласятся на небольшие уступки в вопросах раздела собственности, когда она вернется в город, и тогда я все подпишу. Ты мне нужна, Тамар, а я тебе.
Тонкие смуглые пальцы сжали его руку, хотя Тамар и спала.
— Ты учишься мне доверять, не правда ли? Можешь меня не бояться. Я тебя не обижу.
Эмери вдруг замолчал. Койот ему доверял; и поэтому не боялся запаха человека и цианидового ружья. Первым делом нужно будет объяснить Тамар — хорошо объяснить, — что не всем мужчинам можно доверять, что на свете живет множество таких, которые с радостью ограбят, изнасилуют или убьют ее.
— Интересно, Тамар, как у вас там получаются дети? В вашем будущем? Асексуально? Я думаю, при помощи искусственного осеменения, причем женщины имеют право выбора. Пройдет некоторое время, и ты мне все расскажешь. — Он задумался. — Нас ждет такое же будущее? Мы будем жить так же, как вы? Или вы стали другими, когда потерпели аварию? А может быть, когда убили Брука? Даже если это и так, мы с тобой, воспользовавшись новой технологией, кое-что изменим. Давай, попробуем.
Тамар вздохнула и улыбнулась во сне — так показалось Эмери. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, чуть коснулся губами губ.
— Наверное, весь ужас вашего положения заключался в том, что вы не смогли заставить зиккурат снова взлететь. Поскольку, свалившись в озеро и убив моего сына, вы уничтожили то будущее, из которого прилетели?
В кино, подумал Эмери, герои просто входят в машину времени и исчезают, чтобы появиться в том же месте на Земле — только в прошлом или будущем, так, словно Коперника никогда и не было на свете. В реальности же, Земля движется в солнечной системе, а солнечная система движется в галактике, а галактика — во Вселенной. На самом деле, чтобы совершить временной скачок, нужно суметь прыгнуть сквозь пространство и время.
Где-то на дне озера все еще работает — до определенной степени — устройство, делающее возможными такие скачки. И хотя совершить новый прыжок невозможно, оно по-прежнему влияет на скорость, с которой проходит время, — осуществляет его хронометраж, если угодно. Эмери казалось, что он провел внутри зиккурата несколько часов, а снаружи прошло несколько минут; вряд ли он ошибся, потому что следы от его лыж по-прежнему оставались четкими, когда он вышел на лед озера. А Эйлин считала, что ее продержали в зиккурате полдня, в то время как ее не было всего два часа.
Завтра он сожжет зиккурат. Это необходимо сделать, если он не хочет лишиться всего, что там взял, и быть обвиненным в убийстве женщины, которую засунул в мешок для мусора. Это необходимо сделать, если он хочет сохранить для себя Тамар.
А вдруг устройство, влияющее на время и лежащее кто знает на какой глубине на дне озера останется в целости и сохранности и будет продолжать функционировать. А вдруг рыбаки, оказавшись на озере Призраков, обратят внимание на то, что солнце неподвижно стоит на небе, а время уходит? Может быть, это устройство уже давно погребено в этом озере, и именно оно виновато в том, что озеро так называется? Эмери решил, что купит всю собственность, расположенную на его берегах, — когда позволят доходы от новой компании.
— Мы построим новый дом, — сказал он спящей Тамар, — большой, у самого озера. И станем в нем жить, ты и я, долго-долго. И у нас будут дети.
Очень мягко и осторожно пальцы Тамар сжали его руку.
Вл. Гаков
МАСТЕР-ОТДЕЛОЧНИК
Первая строчка в его биографии, написанной исследовательницей Джоан Гордон, звучит так: «Джин Вулф пишет элегантную и вызывающую множество ассоциаций прозу, которая упрямо сопротивляется всем попыткам наклеить на нее жанровые ярлыки».
Писатель редко опускается до объяснений, что и почему; зато буквально заворожен проблемой, как… Даже когда в его произведениях читатель встречает некий науч-но-фантастический набор, сюжетный или «антуражный», все равно для Вулфа главное — подчеркнуть неоднозначность ситуации, создать особое настроение, разобраться в психологии героев, а не в сплетении электронных схем или в начинке какого- нибудь двигателя звездолета. То, что при этом любитель традиционной фантастики может почувствовать себя обделенным после чтения рассказа или романа Вулфа, последнему абсолютно безразлично… Он пишет, как ему пишется, и, кажется, не очень-то задумывается, как написанное воспримут окружающие.
Вопреки всем неписаным жанровым правилам, я начну данный литературный портрет с разговора о конкретной, только что прочитанной вами повести — «Зиккурат». Почти уверен: не у одного меня она вызвала вопросы.
Начинается как «классическая» психологическая проза, сделанная на высоком уровне, затем переходит в триллер, а заканчивается… А заканчивается повесть столь неожиданно и непредсказуемо — сколько вариантов провертелось в мозгу в процессе чтения, а ни один не подтвердился! — что впору перечитать ее заново. Ничего не пропустили?
Любителю традиционной научной фантастики, воспитанному в гносеологической чистоте и ясности (мир и человек рациональны и в конечном счете познаваемы, в каких бы странных и смутных обликах они
