Привет от Вернера

В небе над Москвой уже несколько дней живут облака. Солнца теперь не видно, зато стало тепло. И Гизи стала больше гулять.

Я вышел вместе с ней во двор. Ляпкин Маленький был уже там. Снег вовсю сыпал с неба большими пушистыми хлопьями, весь воздух был полон падающих хлопьев, и в середине этой метели стоял облепленный снегом Памятник Воровскому, и Ляпкин Маленький ходил вокруг него на лыжах. Потому что Ляпкину купили новые лыжи.

Метель была густая-густая. Крупные снежинки сразу липли на лицо и таяли. И Москва вдали, позади Памятника Воровскому, тоже гаяла. Таяла, но не растаивала. Как на киноэкране. Очень было красиво! Я очень люблю метель!

Я сразу сказал Гизи:

– Schau, ein russischer Schneesturm!

Я ей по-немецки сказал. По-немецки «метель» называется «снежный штурм». Потому что снежинки тогда штурмуют землю. Как маленькие парашютисты.

Гизи посмотрела, прищурившись, вверх, и на ее ресницы сразу сели три снежинки. У нее очень длинные ресницы, у Гизи. И в рот ей влетела снежинка.

– О! – сказала Гизи. – Frau Holle schuttelt ihre Betten!

Она это очень интересно сказала, я никогда не слыхал. Это в переводе значит: «Тетя Метелица выбивает свои перины». Но Гизи не сказала «тетя», то есть «Tante», она сказала «Frau», то есть «женщина». Так по-немецки обращаются к женщине. Когда у нас обращаются к женщине, допустим к какой-нибудь Ивановой, то говорят «гражданка Иванова». А немцы бы сказали «Frau Iwanowa». Но сказать «женщина Метелица» или «гражданка Метелица» – звучит как-то неуклюже. Потому я перевел вам «тетя Метелица». Хотя она нам никакая не тетя. Какая она нам тетя? Смешно!

Я спросил у Гизи: почему Метелица выбивает перины? И какие перины? А Гизи сказала, что Метелица, которая живет на небе, иногда делает у себя уборку. И тогда она взбивает толстые перины, на которых спит. Потому что она любит спать на толстых, мягких перинах. Она вообще любит поспать. И когда она спит, на земле никакого снегопада нет. А когда она делает уборку и взбивает свои перины, на нас сыплется снег. Вроде пуха. Ведь человеческие перины набиваются пухом, и когда их взбивают, из них сыплется пух. А Метелица набивает свои перины снегом, и из них сыплется снег. Знаете, какие у нее перины? Облака у нее перины, вот что! Потому что она спит на облаках! Там у себя – в небе...

Я спросил Гизи:

– Wer hat dir das gesagt? (To есть: «Кто тебе это сказал?») А Гизи в ответ улыбнулась.

– Mein kleiner Finger hat es mir gesagt! – сказала она. (To есть: «Мой мизинец мне это сказал!»)

Как вам это нравится? Хитрая все-таки Гизи! Здорово она умеет сказать! Но я тоже здорово могу сказать. Если захочу.

Мы с ней медленно шли по двору, ловя ртом снежинки, которые всё падали и падали, залепляя все кругом: и Памятник Воровскому в середине, и Ляпкина Маленького, который неуклюже ходил вокруг на своих новеньких лыжах.

Я показал пальцем на Ляпкина и спросил Гизи:

– Du denkst er ist in der Mitte? (To есть: «Ты думаешь, он в середине?»)

А Гизи сказала:

– Man soll nicht mit dem Finger zeigen! (To есть: «Нельзя показывать пальцем».)

– Warum? («Почему?») – спросил я.

– Darum, – ответила Гизи. – Es ist nicht schon! (To есть: «Потому! Это некрасиво!»)

Почему некрасиво? Странно! Но Гизи объяснила, что показывать на что-нибудь пальцем некрасиво. Надо показывать глазами, поворотом головы, в крайнем случае просто рукой, но не пальцем. Это невоспитанно.

И тогда я показал в сторону ходившего на лыжах Ляпкина головой и спросил:

– Ты думаешь, он в середине?

Гизи посмотрела на меня с удивлением: в какой середине?

– В середине двора? Конечно, в середине! – сказала она.

– А вот и нет, – сказал я. – А вот и нет! Ляпкин не в середине, и даже Воровской не в середине!

– Warum? – спросила Гизи, и я ответил ей:

– Darum.

Надеюсь, вы уже запомнили, что значит «Warum – Darum», я не буду вам больше этого объяснять. Что я раз объяснил, я повторять не буду. А вы запоминайте. Таким образом, прочтя эту книгу до конца, вы уже кое-что будете знать по-немецки.

Итак, я сказал ей «darum» и хитро на нее посмотрел.

– Это мы в середине, – сказал я. – Wir sind in der Mitte.

Она не поняла, как это «мы в середине», когда мы стоим с краю двора, возле стены, а Ляпкин – возле Памятника, в середине двора. Она подумала, что это я так болтаю. Но я вовсе не болтаю. Я ей открыл секрет: что я всегда в середине, где бы я ни был! Вот что интересно! И это не важно, где я стою – у Памятника или возле стенки, – все равно я в середине! А все остальное – дома, памятники, люди, лошади, собаки, деревья – все вертится вокруг меня!

– Понимаешь? – спросил я.

И Гизи кивнула. И я ей сказал:

– А сейчас мы с тобой оба в середине!

И Гизи опять кивнула.

Но я сказал, что лучше всего это видно не в городе, а на даче. В чистом поле это хорошо видно. Я спросил ее, видела ли она когда-нибудь горизонт в чистом поле? И Гизи сказала, что не видела. Я даже удивился: не видела горизонта!

– Никогда-никогда-никогда? – спросил я.

И Гизи сказала, что один раз она немножко видела горизонт у себя в Берлине, между домами и фабриками – ма-аленький кусочек... Мне ее даже жалко стало – не видеть горизонта! Это же очень плохо!

– А на море ты видела горизонт? – спросил я.

На море лучше всего видно горизонт, я в прошлом году был с мамой на море, и мы видели горизонт, и даже не с берега, а с корабля! Мы с мамой там плыли на корабле, все время плыли по морю, все дальше и дальше, и этот круг, горизонт то есть, все время передвигался за нами, куда бы мы ни поплыли – к берегу или от берега, – и мы все время были в середине этого круга. А все люди, которые ехали с нами на корабле, были сбоку, вокруг нас: конечно, близко к середине, но не в самой середине. В самой середине круга всегда были я и мама! Только я и мама!

А Гизи сказала, что она никогда не видела моря. У них в Германии тоже есть море, и туда можно поехать, но это стоит очень дорого, туда ездят только богатые, а ее папа рабочий, и мама у нее тоже рабочая – она работала на швейной фабрике, а потом Гизин папа стал безработным, – куда уж тут ехать на море! Для этого надо слишком много денег. И поэтому она никогда не видела моря. И на даче она никогда не была. Она все время жила в городе и родилась в городе, в Берлине, никуда не выезжала. Вот только первый раз приехала в СССР. И то это им МОПР помог. Если б не МОПР, они бы с мамой не приехали, у них не хватило бы денег. А я спросил ее, кто такой этот МОПР? Что это – такой богатый человек, да? И Гизи рассмеялась. Оказывается, что это вовсе не человек, этот МОПР, хоть он и богатый, – это много людей, целые тысячи, даже миллионы, потому что это такая организация – МОПР: это Международная организация помощи революционерам. Вот что это такое! Все члены этой организации собирают деньги в одну общую кассу, кто сколько может. Гизины мама и папа тоже члены МОПРа, они тоже платят туда деньги, но совсем немножко, копейки, то есть пфенниги, потому что у них в Германии не копейки, а пфенниги, и на эти пфенниги они и приехали в СССР. То есть не на эти самые пфенниги, которые они отдали в МОПР, а на много пфеннигов, и копеек, и пенсов, и других иностранных денег, которые собирали члены МОПРа. Все это Гизи мне интересно рассказала.

А я опять рассказал ей про горизонт. Я сказал, что на даче тоже можно видеть круг горизонта, особенно в чистом поле.