друга. Кто убьет, тот и победил...
– А может так быть, что оба друг друга убьют?
– Может, – говорит Вовка. – Тогда оба сразу и упадут! Это значит ничья: когда оба мертвые. Но это бывает редко. Всегда один кто-нибудь здоров.
А я думаю: «Интересно это все-таки – дуэль! Надо будет Ляпкина на дуэль вызвать!»
– Надо Ляпкина на дуэль вызвать! – говорю я. – Только где нам пистолеты взять?
– Можно на шпагах, – говорит Вовка. – Это такие длинные кинжалы. Мы бы их могли из дерева сделать. Только сейчас нету дуэлей. Сейчас только в театре дуэли остались.
– Как в театре?
– В Большом театре! – говорит Вовка. – В опере «Евгений Онегин». Я видел. Знаешь как там бабахают! Я даже испугался. Немножко. Там Онегин Ленского убивает...
– Насовсем?
– Конечно! И в школе мы читали про Онегина. Это Пушкин написал. Пушкин тоже стрелялся.
– Почему они все стрелялись? – спрашиваю я.
– Такое время было, – говорит Вовка. – А писатели вообще странные...
– Почему?
– Потому что с ними всегда что-нибудь приключается. Несоответствия у них разные...
– Какие не от... неответствия?
– Несоответствие формы и содержания! – важно говорит Вовка.
– Как это? – не понимаю я.
– Форма ихняя, внешняя, – расставляет руки Вовка, – не соответствует тому, что у них внутри...
– Какая форма? У них разве форма? Они же не военные!
– Чудак ты! – говорит Вовка. – Не одежда – форма! А форма тела!
– И как это она не ответствует?
– Не соответствует! Мне отец говорил, – объясняет Вовка. – Он знает одного такого писателя. Этот писатель толстый-претолстый, просто ужасно толстый! А пишет о тонком... Потому что внутри у него не того...
– Что – не того? Разве не кровь?
– Чудак ты! Конечно, кровь! Не в этом дело!
– А в чем? Ты же говоришь: внутри...
– Внутри – это значит содержание. Не во всем теле, а только в голове. О чем думает голова, когда человек пишет, – это и есть содержание. Вот этот писатель, о котором отец говорил, сам толстый- претолстый, а все время пишет о тонком...
– О каком тонком? О худом, да?
– Чудак! Это надо вообще понимать: о тонком – значит о любви! О любви, о цветах, о девчонках...
Мне сразу в голову приходит Гизи: она тоненькая. Как цветок! Как колокольчик в поле!
– А почему он не должен писать о тонком... о тонких девочках, этот писатель? – спрашиваю я.
– Потому что он толстый!
– А о чем же ему писать?
– Не знаю, – говорит Вовка. – Только не о любви. О любви должны тонкие писать. Худые.
– Что же ему – про коров, что ли, писать?
– Про коров можно, – соглашается Вовка. – И про дома, про фабрики... Про это все пусть пишет...
Мне сразу представился этот толстый писатель: как он хочет про девочек писать, а ему надо про коров, да про дома, да про фабрики... Мне его даже жалко стало.
– А если бы он похудел? – спрашиваю.
– Если б похудел, тогда мог бы, – говорит Вовка. – Вот как наш Усы. Такие могут.
– А Усы может про тонкое писать?
– Может. Но он ведь не писатель! – говорит Вовка. – Он офицер. В царской армии служил.
– Я знаю, мне Иосиф говорил...
– А мне он сам рассказывал! – важничает Вовка. – Видал у него шашку на стене? Он кавалерист! Сперва был в царской армии, а потом стал красный!
– Как так?
– Очень просто! Когда началась революция, он к нам перешел. Стал белых бить! И теперь он красный командир!
– Здорово! – радуюсь я.
– Конечно, здорово! – говорит Вовка. – Он хороший, этот Усы. Добрый. Ты не смотри, что он строгим кажется.
Я опять думаю. Трудно все это сразу понять. Но – интересно!
– А Пушкин странный был? – спрашиваю я.
– Пушкин был не странный! – убежденно говорит Вовка. – Он был худой. И кудрявый. У него все точно было. Только погиб он рано – вот что жалко!
ШЕСТОЕ ПИСЬМО ВОРОВСКОМУ
«Сегодня случилась страшная вещь: Ляпкина Маленького выпороли! Ремнем! Представляете, как страшно! А потом у Ляпкиных был скандал. Они кричали. И все жильцы ходили в коридоре на цыпочках. Это мы с Вовкой немножко виноваты. Мы всем рассказали, как Ляпкин Маленький говорил, что его папа может наших в тюрьму посадить. Вот его отец и выпорол. Но мы с Вовкой почему-то не обрадовались. И никто не обрадовался. А мама сказала, что детей пороть нельзя. Надо с ними разговаривать. Вот как со мной. Надо воспитывать человека потихоньку. А если воспитание запущенное, никакой поркой его не исправишь. Не говоря уже о том, что это дико. И противно. Нам с Вовкой Ляпкина так жалко стало, что мы ему пять гаек подарили. Три гайки Вовка и две я. Чтоб он не плакал. Ну пока, товарищ Воровский. Юра».
ГЕНИАЛЬНАЯ ГЛАВА
Эта глава гениальная не потому, что она гениальная, а потому, что в ней идет разговор о гениальности.
Вот послушайте, я написал такие стихи:
