запах мистера Лэки, я бы ни о ком, кроме Тедди, и не помышляла и довольствовалась своими мечтами и думами, в то время как Тедди ловил бы, сидя в «Святом Клименте», звуки моего барабана. Но мистер Лэки был тут как тут со своими пони и желанием угодить – маленький кривоногий человечек, неотделимый от своих до ужаса неухоженных животных, человечек, от которого пахло конюшней больше, чем от его пони. От него прямо-таки несло навозом и невежеством, и как же я ненавидела этот запах! Подсознательно он, конечно, ощущал это, ибо чем больше я старалась его избегать или держаться от него подальше, тем настойчивее он отирался возле меня со своей вечной улыбочкой, не допуская, видимо, и мысли, что я могу воспринимать его маленькую суетливую фигурку, не говоря уж о валившем с ног запахе, несколько иначе, чем он сам. И дважды в месяц, едва только Тедди взбирался на Уточку – так звали убогое создание, – чтобы совершить очередную прогулку, ко мне немедленно приближался мистер Лэки, правда, с ватагой шумных зевак, служивших ему, так сказать, прикрытием, и, якобы без всякой задней мысли, начинал лапать меня по всем местам своими маленькими жесткими ручками, так что, узнай об этом мой Тедди, точно вышел бы из себя. Впрочем, вкусный крем сготовят только двое, говаривала Сироткина Мама, озадачивая этим выражением большинство из нас, пока с возрастом мы не начали понимать, о чем речь. А от меня – высокой, худой, раздражительной девочки – очевидно, исходили, помимо моей воли, некие флюиды, которым мистер Лэки не мог сопротивляться. Да еще Тедди нашептывал в мое чуткое ушко, что, вопреки мнению завсегдатаев кабаков, худенькие более пылко реагируют на поцелуи, чем все эти добродушные пампушки.
И вот, вскоре мистер Лэки раскрыл свой план. Какой? Да просто Тедди и мне стоило бы переехать на его «Извозчичий двор», где у Тедди появилась бы возможность ежедневно ездить на Уточке, а я изучала бы основы искусства верховой езды на Булочке, так звали другое несчастное животное, и сопровождала бы Тедди в долгих восхитительных прогулках по нашей округе – доселе запретному для меня царству. Мы понимали, что мистер Лэки предлагает это не навечно и что прогулки на пони являются лишь приманкой, а на уме у мистера Лэки нечто совсем иное, и поэтому активность, которую проявил Тедди, выдумывая способы осуществления этой нелепой идеи, была своего рода уловкой. Ему вдруг страстно захотелось вырваться из «Святого Климента», и он полагал, что я, в свою очередь, рвусь покинуть «Святую Марту», а это соответствовало действительности лишь отчасти, ведь я не представляла себе, как это я буду проводить дни и ночи без моих товарок-сирот и Сироткиной Мамы. Идея, как я уже сказала, заключалась не более, не менее в том, чтобы мы с Тедди пожили у мистера Лэки, но тут и майор Минфорд, и миссис Дженнингс, как выразился Тедди, будут стоять насмерть. А что, если Тедди выскажет пожелание навестить свою семью в Высоких Крестах Келлса? А затем пригласит поехать вместе с ним и меня, чтобы я могла, в случае надобности, подержать ему трость и заодно побывала бы на ферме Стеков, недалеко от города с таким милым названием? С этим майор Минфорд и Сироткина Мама наверняка и согласятся и, благословив, отпустят. Одним ртом меньше в каждом из приютов – так, по мнению Тедди, они должны были рассуждать.
Так и только так, – повторял Тедди, вычищая – по колено в навозе – стойла на «Извозчичьем дворе Лэки», я писала свои письма, а мистер Лэки лапал меня в темноте, против чего я, в общем-то, не возражала, ибо в момент наступления женской зрелости мне хотелось попасть в объятия Тедди, обладая некоторым опытом.
Дорогая Сироткина Мама!
В такой холодный и дождливый день я еще больше тоскую по своей пустой кроватке в «Святой Марте» и, конечно, по Вам, моя дорогая Мамочка. Одно дело для ребенка, каковым я все еще себя считаю, несмотря на процесс взросления, радоваться новым жизненным впечатлениям и совсем другое – печалиться, как я сейчас печалюсь, о покинутом, пусть даже и временно, доме, но это та цена, которую приходится платить за радость.
Как я Вам уже писала, а это было, по-моему – и, наверное, по-Вашему тоже, – ужасно давно, сама жизнь на ферме, совершенно новая для девчонки, которая, как и все остальные девочки «Святой Марты» в Каррикфергусе, была знакома с сельской местностью лишь по прогулкам, интересна для меня настолько же, насколько приятен прием, оказанный мне миссис Стек и снявший все мои тревоги, а также с самого начала обеспечивший покой, необходимый каждому ребенку. Сама ферма, увы, запущена, а миссис Стек, которая приходится капралу Стеку лишь дальней родственницей, излишне аристократична, по-моему, для бедных подкидышей, которых здесь довольно много и которые, самое главное, не вполне понимают, для чего тут находятся.
Итак, на ферме Стеков есть дети – большинство капралу незнакомые, – которые толпятся вокруг камина или сидят по темным углам, предаваясь своим печалям, пока миссис Стек, стоя, читает наставления той или иной крохе, неспособной и на ножках-то устоять больше трех минут, не говоря уж о том, чтобы воспринять наставления миссис Стек, убежденной, что принципы ирландской морали – достаточно расплывчатое понятие, согласитесь – бедные сиротки должны усваивать даже раньше, чем ирландские обычаи, вроде причитания. Занятий у меня, как гостьи дальней родственницы капрала Стека, множество.
Но ферма, Мамочка, ферма! Есть дойная коза и уже давно яловая корова, старая лошадь, вечно бредущая по пятам за старым отцом миссис Стек, который удаляется от дома на небольшое расстояние лишь для того, чтобы опорожнить свой проклятущий, как он его называет, мочевой пузырь. Старая лошадь каждый раз тоже останавливается и присоединяется к старику в этом часто выполняемом ритуале, словно это древнее животное страдает теми же болячками, что и человек. Тедди старается, чтобы я этого не видела, но я девочка востроглазая, как Вам хорошо известно, и примечаю почти все.
А грязь, дорогая Матушка, и навоз, эти неблагозвучные на Ваш слух слова, для меня – символы того естественного мира, в который я погружаюсь с той же скоростью, что проваливаются в грязь малыши миссис Стек. Представьте себе девушку моего возраста, которая ведет себя как маленький ребенок только потому, что прежде она никогда не ступала на покрытый навозом пол старого амбара! Но как бы этот мирской навоз ни вонял тленом, он безвреден. А по Вам я скучаю.
Воет ветер, миссис Стек вслух читает умную и такую нудную книгу, а детишки в это время беспричинно смеются или плачут, сами не зная почему…
Запущена? Грязь и навоз? Как это тебе в голову пришло – описывать мою семью в таких выражениях? Если тебе, Дервла, хочется сочинять, то, может, лучше ты придумаешь мне парочку благородных родственников и достойное зависти поместье? Все радуются жизни, и никаких ползающих вокруг детишек нет и в помине? Что касается старика и древней лошади, ссущейся вместе с ним, для меня полная загадка, как ты вообще могла выдумать такое! Ты что, действительно считаешь, что миссис Дженнингс поверит в эту чепуху – а ведь это, как мы оба знаем, самое главное! Ну у тебя и извращенное воображение, Дервла. Извращенное!
Я повесила голову, а вокруг нас в темноте витал запах пони. Где-то поблизости ошивался мистер Лэки, подстерегая момент, чтобы облапить меня. Я начала оправдываться.
Ну что ты, Тедди, я ничего не знаю о благородных людях! И неужели ты на самом деле думаешь, что миссис Дженнингс читает мои письма? Кроме того, люди верят всему, что написано на бумаге. И вообще, пишу я только о себе, Тедди, я так несчастна, если бы ты только знал!
Ладно, Дервла, давай оседлаем пони и поедем хорошенько прогуляемся!
