льда, образовавшиеся из надувов снега.
У подножия тал обычно в большом количестве попадаются кости крупных четвертичных млекопитающих: мамонта, носорога, бизона, северного оленя, лошади, лося. Если вы пройдетесь по берегу вдоль какой-нибудь большой талы, то, наверное, на протяжении километра насбираете целый мешок костей. Но трупы мамонта попадаются очень редко и обыкновенно уносятся водой или съедаются песцами и собаками, прежде чем их найдут люди, поэтому пока только два мамонтовых трупа – и притом один из них неполный – попали в музеи.
Ниже Средне-Колымска исчезают галечники и берег покрыт вязким серым илом, так называемой няшей. В некоторых местах, в низовьях, эта няша настолько жидка, что может засосать человека, и местные жители ставят тут сигналы в виде двойного конуса из прутьев.
Одна из заимок правого берега называется Помазкино. Сейчас тут стоит только одна жалкая избушка, но когда-то, очевидно, было большое поселение. В стороне от берега видно много могил, некоторые кресты относятся еще к XVIII веку. Колымчане рассказывают, что будто бы сюда приехали первые русские и хотели основать город. В соседней протоке, в которую впадает река Осетровка, они поймали большого осетра, сварили его и съели. Осетр оказался ядовитым, и они все умерли. Остался в живых только один, который уходил в это время на охоту. После этого решили здесь города не ставить, и он был основан на месте Средне-Колымска. Предание это исторически неверно, но местные жители рассказывали его как достоверное.
Последний утес правого берега – скала Конзобой, длинная, низкая грива, которая высовывается на север в виде туши кита. Колыма поворачивает вокруг него на восток и вскоре сливается с своим самым большим притоком – Омолоном.
С утесом Конзобой связана следующая легенда: когда-то возле этого утеса «лесной» и его жена бегали по льду реки Колымы; «лесовиха», обгоняя мужа, провалилась сквозь лед, и «водяной» поймал ее за ноги. Муж стал тянуть за голову, а «водяной» – за ноги, и они оторвали ей голову. Муж обиделся и забросил голову на утес, где она лежит и сейчас в виде большого камня.
Еще в конце XIX века, как сообщает этнограф В. Богораз, колымчане верили, что и реки, и леса, и горы населены различными мифическими существами. В реке есть водяницы, водяные бабы, в лесах – лесной хозяин, в горах – горный хозяин. Потом есть еще упырь, железнозубый еретик, пужанка, чудинка и суседко.
Мы останавливаемся под скалой Конзобой у амбаров, куда привозят иногда продовольствие для окружающих заимок. Далее нам ехать в этом году не стоит: ниже Конзобоя утесов нет до самого Нижне- Колымска. Мы решили дождаться здесь катеров, которые должны идти из Нижне-Колымска в Средне- Колымск с грузом, привезенным морским пароходом. Возле Кульдина мы уже встретили два таких каравана, состоящих каждый из катера с несколькими маленькими баржонками – кунгасами. Скоро должен пройти вверх еще один.
Пора возвращаться: на берегах выпал снег, начали появляться маленькие забереги. Горностаи уже сменили свою темную шубку на белую, зимнюю, и ныне ночью один из них пришел в нашу лодку, чтобы поживиться лежащей там рыбой. Я пробовал сфотографировать его, но горностай сердито огрызался и так вертелся, что все снимки оказались неудачными.
С вершины Конзобоя открывается далекий вид. На западе и севере видна громадная низина левого берега Колымы, вся испещренная множеством озер-стариц. Они уже замерзли, а на Колыме по обоим берегам белеют полосы снега. Пока мы стоим у Конзобоя, начинается перелет птиц на юг, и за два дня над нами пролетают буквально десятки тысяч уток и гусей. Иногда с почти человеческими криками летят небольшие стаи лебедей. Но чаще лебеди летят только втроем или вчетвером, каждое семейство отдельно.
19 сентября мимо нас вниз по реке проходят катера с кунгасами. Внезапно от одного из них отделяется моторная лодка, и в ней мы узнаем нашего радиста Бизяева. Оказалось, что наш мотор как раз в это время пришел в Средне-Колымск и Бизяеву удалось получить для него лодку и горючее.
20 сентября мы двинулись обратно. Первая наша ночевка – немного выше Конзобоя, на правом берегу, в уединенной заимке Горнице. В этой заимке провел свою последнюю ночь, 24 июня 1892 года, Черский…
Первые два дня мы наслаждаемся быстрым ходом моторной лодки, но на третий температура воздуха сильно падает, и мотор начинает пошаливать.
На следующий день мы проходим всего несколько километров: по реке уже плавает тонкое сало, мотор замерзает и совсем перестает работать. Бизяев разбирает его до последнего винтика на берегу, на замерзшей няше[6]. При этом общими усилиями мы выломали часть цилиндра, но Бизяев нас утешает, что это даже к лучшему, потому что как-то особенно удачно будут выходить газы. День этот кончается печально – ночевкой на берегу в одном-двух километрах выше места ремонта мотора.
25 сентября надежды на быстрое достижение Средне-Колымска становятся еще более слабыми: местами забереги достигают уже 100 метров ширины. Мы решаем забыть про мотор и идти бечевой. Но возле заимки Быстрой, в самом опасном месте, где нельзя идти бечевой и надо подниматься по быстрой протоке, мотор вдруг начал работать и помог нам на протяжении нескольких километров. Но потом он снова забастовал, и нам пришлось идти бечевой еще два дня до заимки Жирковой.
Утром неожиданно снизу подошел караван судов, и мы, не дожидаясь, пока заведется мотор, подъехали к катеру на веслах. Караван, состоящий из вереницы маленьких кунгасов, тянули два моторных катера.
По Колыме можно плавать не только на катерах, но и на больших судах, и вскоре здесь появились пароходы.
29 сентября с караваном судов мы подошли к Средне-Колымску. Через несколько дней река стала, и город был отрезан от всего мира.
Снова олени
В Средне-Колымске мы провели самые тяжелые и холодные месяцы – до начала февраля. Горсовет отвел нам для зимовки юрту на окраине города, в которой мы устроились с большими удобствами. После восьми месяцев почти беспрерывной езды было приятно отдохнуть в теплом помещении, разобрать и привести в порядок свои материалы, проявить фотоснимки.
Зима в Средне-Колымске по сравнению с Оймяконом и Якутском теплая; за то время, что мы пробыли здесь, только три раза температура спускалась ниже 50 градусов.
В середине декабря скрылось солнце. Город лежит немного к северу от полярного круга, и настоящей полярной ночи здесь нет. Солнце скрывается на двадцать дней, но и в это время в продолжение четырех часов среди дня бывает достаточно светло, чтобы можно было читать у окна. Это скорее сумерки, чем ночь.
При сильных морозах столбы дыма над городом поднимаются прямо кверху, горизонт становится темно- серым. Вскоре за лесом на юге начинает вырисовываться красный полукруг солнца.
Как только появилось солнце, нам надо было думать о поездке на юг.
Для того чтобы изучить возможно полнее бассейн Колымы, необходимо было сначала подняться по одному из больших правых притоков Колымы – выйти по нему куда-нибудь в верховья Омолона и затем спуститься по последнему до Нижне-Колымска. Наибольший интерес в первой части пути представлял Коркодон. По Коркодону в 1900 году прошел этнограф В. Иохельсон. Попал Иохельсон в эти края не по своей воле: в конце XIX века он был сослан на Колыму. Так же как и другой политический ссыльный – В. Богораз, он в течение нескольких лет производил этнографические исследования в составе экспедиции Восточно- Сибирского отдела Географического общества.
Летом 1900 года Иохельсон вышел из Гижиги на лошадях верхом, перевалил через хребет и проехал до среднего течения Коркодона. Отсюда он спустился на плоту в Верхне-Колымск. Съемки пути при этом он не вел и описания маршрута не давал, интересуясь только этнографическими исследованиями, так что после его экспедиции вся эта область изображалась на карте по-прежнему по расспросам.
С Колымы проникнуть по Коркодону к Омолону очень трудно, и из местных торговцев никто не ездил торговать в верховья Коркодона. Точно так же никто из якутов не поднимался вверх по Коркодону с Колымы, и из числа эвенов, общавшихся с русскими и якутами, не было ни одного, который знал бы реку в ее среднем и верхнем течении. Таким образом, среди всего населения Колымы не было ни одного проводника, который
