железной дороги, которая может в любой момент прижать меня и выжать досуха. И вы хотите знать, что я намерен предпринять? Я прижму
Лэфем повернулся на кресле, показав посетителю свою плотную спину; тот оставался невозмутимым.
— Есть лица, — начал он сухо и спокойно, игнорируя слова Лэфема, точно они были адресованы не ему, а кому-то третьему, очевидно их заслужившему, но настолько ему безразличному, что ему пришлось набраться терпения, чтобы эти обвинения выслушать, — есть англичане, которые наводили справки об этих предприятиях.
— Думаю, что вы лжете, Роджерс, — сказал Лэфем, не оборачиваясь.
— Все, чего я прошу, это чтобы вы не действовали поспешно.
— Вы, видно, надеетесь, что я это не всерьез! — крикнул в ярости Лэфем, обернувшись. — Думаете, дурака валяю? — Он позвонил в колокольчик и велел мальчику, который явился на звонок и ждал, пока он быстро писал записку маклерам и вкладывал ее вместе с пачкой ценных бумаг в большой конверт: — Уильям, отнесешь это сейчас же к «Гэллопу и Пэддоку» на Стейт-стрит. А теперь уходите, — сказал он Роджерсу и снова повернулся к бюро.
Роджерс встал и стоял, держа шляпу в руке. Поза и лицо его выражали не просто спокойствие, они были бесстрастны. У него был вид человека, готового возобновить деловой разговор, как только позволит капризный нрав собеседника.
— Итак, — произнес он, — я понял, что вы не станете ничего предпринимать насчет этой недвижимости, пока я не увижусь с лицами, о которых упомянул.
Лэфем снова повернулся к нему лицом и молча смотрел на него.
— Интересно, что вы замышляете, — сказал он наконец. — Хотелось бы мне знать. — Но так как Роджерс ничем не показал, что готов удовлетворить его любопытство, и принял последние слова Лэфема как столь же не относящиеся к делу, что и остальные, он сказал, нахмурясь: — Приведите кого-нибудь, кто выложит за предприятия столько, чтобы мне хватило расчесться с вами, а уж потом будем говорить. Но не приводите подставных лиц. Даю вам ровно двадцать четыре часа, чтобы вы еще раз показали себя мошенником.
И снова Лэфем повернулся к нему спиной, а Роджерс, поглядев задумчиво на свою шляпу, откашлялся и спокойно ушел, сохраняя до конца вид полного беспристрастия.
Всю вторую половину дня от Лэфема, по выражению Уокера, снова не было никаких вестей, пока ему не принесли последнюю почту; а тогда до общей комнаты дошел звук разрываемых конвертов и вполголоса произносимые проклятья. Несколько раньше обычного часа закрытия он вышел из кабинета в шляпе и застегнутом доверху пальто. Мальчику-посыльному он отрывисто бросил:
— Уильям, сегодня я больше не приду, — подошел к мисс Дьюи, положил ей на стол несколько писем для перепечатки и вышел. Ничего не было сказано, но тех, кто смотрел ему вслед, охватило ощущение надвигающейся беды.
Вечером, сидя вдвоем с женой за чаем, он спросил:
— Что, Пэн и ужинать не выйдет?
— Да, — ответила жена. — Не нравится мне, что она над собой делает. Так и заболеть недолго. Она переживает все куда глубже, чем Айрин.
Лэфем ничего не сказал, но, положив себе по своему обыкновению полную тарелку снеди с обильного стола, он уставился в тарелку с безразличием, не ускользнувшим от внимания жены.
— А с тобой что? — спросила она.
— Ничего. Просто есть неохота.
— Что случилось? — настаивала она.
— Беда случилась, чертовское невезенье, — сказал Лэфем. — Я никогда от тебя ничего не таил, Персис, когда ты спрашивала, и сейчас начинать поздно. Положение хуже некуда. Я расскажу, в чем дело, если только тебе от этого станет легче. Но хватит с тебя и того, что я уже сказал, — хуже некуда.
— Совсем плохо? — спросила она, глядя на него со спокойным мужеством.
— Пока я, пожалуй, точно не скажу, — ответил Лэфем, избегая ее взгляда. — Всю осень не было сбыта, я понадеялся на зиму. Но и сейчас не лучше. Немало людей обанкротилось, среди них и мои должники, у иных моя передаточная на векселях… — Лэфем остановился.
— Что еще?
Он ответил не сразу.
— А еще — Роджерс.
— Тут моя вина, — сказала миссис Лэфем. — Я тебя на это толкнула.
— Нет, я сам того хотел не меньше тебя, — ответил Лэфем. — И никого винить не собираюсь.
Услышав себе оправдание, миссис Лэфем, как всякая женщина, стремящаяся отыскать виновного, не удержалась и сказала:
— Сайлас, а ведь я тебя против него остерегала. Говорила тебе: больше с ним не связывайся.
— Да. Но только мне пришлось ему помочь, чтобы вернуть мои деньги. А это все равно что решетом воду носить. И вот теперь… — Лэфем замолчал.
— Не бойся мне все сказать, Сайлас Лэфем. Если дойдет до самого плохого, я тоже хочу это знать, я должна это знать. Деньги мне, что ли, нужны? Я за тобой прожила счастливо с самой нашей свадьбы и буду счастлива, пока ты жив. А жить мне все равно где, хоть переедем на Бэк-Бэй, а хоть в старый домишко в Лэфеме. Я знаю, кого винить. Я себя виню. Это я навязала тебе Роджерса. — Она снова вернулась к этому, в бессильном стремлении каждой пуританской души возложить на кого-то искупление мирового зла, пусть даже на себя самое.
— До самого плохого еще не дошло, Персис, — сказал муж. — Но с новым домом придется подождать, пока я не разберусь в своих делах.
— По мне, так хоть продавай его, — воскликнула жена в пылу самообвинения. — Я только рада буду, если продашь.
— А я — нет, — сказал Лэфем.
— Знаю, — сказала жена и с грустью вспомнила, сколько сердца вложил он в этот дом.
Он сидел, задумавшись.
— Полагаю, что все еще уладится. А если нет, — он вздохнул, — что поделаешь? Может, и Пэн не стоит так убиваться из-за Кори, — продолжал он с новой для него горькой, неведомой ему прежде иронией. — Нет худа без добра. К тому же остается еще шанс, — закончил он, снова горько усмехнувшись, — что Роджерс все-таки объявится.
— Вот уж чему не верю! — воскликнула миссис Лэфем, но в ее глазах блеснула надежда. — Какой шанс?
— Один на десять миллионов, — сказал Лэфем, и глаза ее опять потухли. — Он говорит, будто какие-то англичане хотят купить эти предприятия.
— И что?
— Ну, я дал ему двадцать четыре часа, чтобы доказать, что он врет.
— Ты не веришь, что есть покупатели?
— Только не на этом свете.
— А если вдруг?
— Вдруг, Персис… Да нет, чепуха!
— Нет, нет! — воскликнула она. — Не может он быть таким уж подлецом. Зачем бы ему тогда говорить? А если он этих покупателей приведет?
— Тогда, — с гордостью сказал Лэфем, — я отдам им все за столько же, за сколько мне их всучил Роджерс.
Миссис Лэфем не могла отказаться от надежды.
— А если ты возьмешь свою цену с этих англичан, пока они не прознали, что предприятия хочет скупить дорога, — это избавит тебя от Роджерса?
