Гость из Альтрурии

исключительным, я слегка возгордился своей исключительностью.

— Да. Думаю, что городские жители, приезжающие сюда из года в год на лето, редко заводят знакомства с людьми, которые живут здесь круглый год. Мы живем в гостиницах и держимся своей компанией, а если и ходим в гости, то только к кому-нибудь из дачников, вот и получается, что мы никак не можем разорвать порочный круг слишком тесных уз, нас связывающих, и неосведомленности в отношении посторонних.

— Но вы считаете, что для вас это несчастье? — спросил альтрурец.

— А что поделаешь? Чтобы свести нас, нужен счастливый случай, вроде сегодняшнего. Но ведь не каждый день нам в руки попадает гость из Альтрурии, а раз так, зачем нам ходить по чужим фермам.

— У нас вы всегда были бы желанным гостем, мистер Твельфмо, — сказала миссис Кэмп.

— Но, простите меня, — сказал альтрурец, — то, что вы говорите, представляется мне поистине ужасным. Можно подумать, что вы люди другой расы, другой породы.

— Да, — сказал я, — мне порой кажется, что наша гостиница — это корабль, бросивший якорь у незнакомого берега. Жители доставляют продукты и ведут торговлю с буфетчиком, иногда мы даже видим их через борт, но в разговоры не вступаем и дел с ними никаких не имеем. Когда сезон приходит к концу, мы отплываем, и на этом все кончается — до следующего лета.

Альтрурец повернулся к миссис Кэмп:

— А как вы смотрите на это? Что вы думаете по этому поводу?

— Мы как-то не думали об этом, но теперь, послушав мистера Твельфмо, я вижу, что дело обстоит именно так. И это очень странно — ведь все мы принадлежим к одному народу, говорим на одном языке, исповедуем одну религию, и страна у нас одна — та самая, за которую сражался мой муж и за которую — думаю, что я имею право сказать это, — он отдал жизнь. Ведь вернулся с войны совсем не тот человек, которого мы прежде знали. Возможно, у нас есть и общие интересы — это мы могли бы выяснить, если бы нам удалось познакомиться поближе.

— Но как хорошо, что столько горожан едет теперь на отдых в деревню, — сказала миссис Мэйкли. — Один штат Нью-Гэмпшир имеет с них за лето до пяти миллионов долларов.

Она обвела нас взглядом в ожидании всеобщего одобрения, которого безусловно заслуживал этот похвальный факт, и молодой Кэмп сказал:

— А доказывает это прежде всего никчемность туземцев — подумать только, с такими заработками они не могут свести концы с концами, бросают свои фермы и катят на Запад. По-вашему, это, наверное, происходит оттого, что им, видите ли, понадобились кабриолеты и рояли.

— Ну, какая-то причина да есть, — не сдавалась миссис Мэйкли.

Она, очевидно, не собиралась пасовать перед этим желчным молодым человеком, чему я был рад, хотя, признаюсь, уроненная ею фраза, которая так хорошо запала ему в голову, не говорила о хорошем вкусе. И еще я подумал, что он сможет дать ей сто очков вперед в любом споре, и немножко опасался исхода настоящих пререканий. Чтобы как-то разрядить атмосферу, я сказал:

— Неужели нет у нас средств лучше узнать друг друга? Уверен, что обе стороны настроены по отношению друг к другу вполне дружелюбно.

— Ошибаетесь, — сказал Кэмп, — с нашей стороны, во всяком случае, никакого дружелюбия нет. Вы являетесь в деревню с целью получить за свои деньги максимум, мы же стремимся давать вам за ваши деньги минимум. Вот и все, и если у мистера Гомоса по атому поводу какое-то другое мнение, то он жестоко ошибается.

— Я еще не пришел ни к какому заключению в этом вопросе, ведь все это для меня так ново, — кротко ответил альтрурец. — Но, скажите, почему бы вам не основывать свои взаимоотношения на доброте?

— Потому что основываются они — как и все остальное у нас — на спросе и предложении. Какая уж тут может быть речь о доброте? Но даже существуй она в натуре, есть обстоятельство, которое уничтожает ее в корне. Летняя публика — как мы их называем — на туземцев — как они называют нас — смотрит сверху вниз, и для нас это не секрет.

— Ну, мистер Кэмп, я убеждена, что про меня вы не можете сказать, что я смотрю на туземцев свысока, — задорно сказала миссис Мэйкли.

Молодой человек рассмеялся.

— Смотрите, смотрите! — сказал он без всякой неприязни и прибавил: — И имеете на то право. Мы для вас не компания, вы это знаете, и мы знаем. У вас больше денег, вы лучше одеты, лучше воспитаны. Вы разговариваете о вещах, о которых большинство туземцев ни малейшего понятия не имеет. Я знаю, принято делать вид, что это вовсе не так, но я делать вид не собираюсь.

Я вспомнил, как мой приятель банкир сказал, что не желает фарисействовать, и подумал, уж не встретился ли нам еще один такой свободолюбец. Я, правда, не вполне понимал, как может молодой Кэмп позволить себе такую роскошь, но потом решил, что терять ему, в сущности, нечего — рассчитывать получить выгоду от кого-то из нас он не мог, а миссис Мэйкли вряд ли откажется от услуг его сестры как портнихи, если она и впредь будет шить так хорошо и дешево.

— А что, если бы, — продолжал он, — кто-нибудь из местных поймал бы вас на слове и заявился со своей женой к вам с визитом, как это делают дачники, желая завязать с кем-то знакомство?

— Я была бы только рада, — сказала миссис Мэйкли, — и прием бы им был оказан самый любезный.

— Такой же, как дачникам?

— Пожалуй, с дачниками у меня нашлось бы больше общего: общие интересы, общие знакомые и, по всей вероятности, больше тем для разговора…

— Они принадлежали бы к одному с вами классу, вот и вся разница. Если бы вы поехали на Запад и к вам пожаловал бы с супругой владелец одной из огромных ферм, простирающихся на двадцать тысяч акров, неужели вы повели бы себя с ними так, как с нашими туземцами? Да никогда! Все вы были бы состоятельные люди и как таковые отлично понимали бы друг друга.

— Вот уж нет, — перебила его миссис Мэйкли. — Есть масса богатых людей, с которыми никто не хочет знаться и которые никак не могут попасть в общество — людей темных и грубых. И, уж если говорить о деньгах, мне не кажется, что селяне радуются им меньше других.

— Напротив, больше, — сказал молодой человек.

— Ну так как же? — спросила миссис Мэйкли, будто выдвинула неоспоримый аргумент. Молодой человек ничего не ответил, и она продолжала: — А теперь давайте спросим вашу сестру — пусть она скажет, делала ли я когда-нибудь разницу между ней и другими юными девушками, живущими у нас в гостинице?

Молодая девушка покраснела, не испытывая, видимо, желания отвечать.

— Ну, Лиззи! — воскликнула миссис Мэйкли, и по тону ее можно было понять, что она не на шутку обижена.

Мне эта сцена показалась достаточно мучительной, и я посмотрел на миссис Кэмп в надежде, что она скажет хоть что-нибудь и разрядит атмосферу. Но она промолчала. На ее крупном приветливом лице отражался лишь интерес к разговору, ничего больше.

— Вы же сами знаете, миссис Мэйкли, — сказала девушка, — что вы не относитесь ко мне так, как к барышням из гостиницы.

Ни в тоне ее голоса, ни в выражении глаз не сквозило обиды, только сожаление — она как будто думала, что, если бы не это досадное обстоятельство, она могла бы любить эту женщину, от которой, по- видимому, видела много добра.

Слезы выступили на глазах у миссис Мэйкли, и она обратилась к миссис Кэмп:

— Значит, вы все так к нам относитесь? — спросила она.

— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответила больная. — Однако нет, не все деревенские жители смотрят на вещи нашими глазами. Многие из них испытывают как раз те чувства, как вам бы хотелось, но это потому, что они живут бездумно. А раз задумавшись, начинают испытывать те же чувства, что и мы. Но я не осуждаю вас. Вы не можете переделать себя, так же как и мы. По крайней мере, в этом мы друг от друга мало чем отличаемся.

Усмотрев в этих словах признаки потепления, миссис Мэйкли слегка приободрилась и жалобным голосом — словно напрашиваясь на дальнейшее сочувствие — проговорила:

— То же самое сказала мне и хозяйка домика, который мы видели по дороге: кто-то должен быть богат