превратные впечатления. Но никого добрее и сердечнее, чем они, в мире вы не встретите, и я уверена, вы правильно поймете их. Эта беспощадная деревенская откровенность просто восхитительна — верно ведь? Я люблю раздразнить бедного Рубена и вызвать его на разговор. Он хороший мальчик, несмотря на то, что так упорствует в своих заблуждениях, и исключительно преданный сын и брат. Очень немногие молодые люди согласились бы расточать свою жизнь на старой ферме, как он. Думаю, что, когда его мать умрет, он женится и попробует счастья в каком-нибудь бойко развивающемся районе.
— Вряд ли он успел увидеть в мире что-нибудь столь привлекательное, чтобы решить покинуть отчий дом, — у меня, по крайней мере, такое впечатление, — возразил альтрурец.
— Погодите, вот женится на какой-нибудь разбитной американской девице, тогда посмотрим, что он запоет, — сказала миссис Мэйкли.
После завтрака альтрурец исчез, и я почти не видел его до ужина следующего дня. Тут он мне сказал, что провел все это время в обществе молодого Кэмпа, который познакомил его с фермерским трудом и свел кое с кем из своих соседей. Все это было ему очень интересно, потому что дома у себя он в настоящее время тоже занимается сельским хозяйством и ему любопытно сравнить американские и альтрурские методы. Снова разговор о фермерских делах завязался у нас позднее, когда наша маленькая компания опять собралась вместе, и я рассказал им о похождениях альтрурца. Оказалось, что доктора неожиданно вызвали в город, но священник был тут, а также адвокат, профессор, банкир и фабрикант. Первым отозвался на мой рассказ банкир, который, по всей видимости, был, как и в прошлую субботу, открыт и насмешлив.
— Да, — сказал он, — жизнь у них нелегкая; чтобы справляться со своими нуждами, они должны вертеться, как белка в колесе. Не хотел бы я заниматься этим делом при их возможностях.
— А рассказывали ли вам ваши друзья-землепашцы о том, как они понемножку приторговывают голосами во время выборов? Это дает им некоторый побочный доход, помогающий сводить концы с концами.
— Не понимаю, как это, — сказал альтрурец.
— А вот так, голоса наших добродетельных поселян продаются по цене от двух долларов и выше во время обычных выборов. Если же партийные страсти накалены и решаются животрепещущие вопросы, голоса стоят дороже.
Альтрурец обвел нас всех взглядом, он, по-видимому, был ошеломлен:
— Вы хотите сказать, что американцы покупают голоса?
Профессор снова улыбнулся:
— Упаси Бог! Я только хочу сказать, что они их продают. Меня нисколько не удивляет, что люди предпочитают закрывать глаза на этот факт, но, тем не менее, это факт, и притом общеизвестный.
— Боже мой! — вскричал альтрурец. — И чем же они оправдывают подобное предательство? Я говорю не о тех, кто продает, — ознакомившись немного с их скудной и тяжелой жизнью, я прекрасно представляю себе, что нужда может довести до того, что они с радостью схватятся за возможность получить таким путем несколько долларов, но что могут сказать в свое оправдание те, кто покупает их?
— Видите ли, — сказал профессор, — о сделках подобного рода обычно не распространяются, — ни те ни другие.
— Мне кажется, — вступил в разговор банкир, — что все это несколько преувеличено, но проблема, безусловно, существует, и по-моему, это зло, которое еще только набирает силу у нас в стране. Наверное, все дело в недопонимании его. Без сомнения, не последнюю роль играет тут и бедность. Мужчина отдает свой голос — так же как женщина отдает свое тело — за деньги, лишь убедившись, что на добродетели далеко не уедешь. Люди чувствуют, что должны жить, и пусть даже доктор Джонсон говорит им, что он в этом большой необходимости не видит, никто из них с ним не согласится. Я бы на их месте тоже не согласился. Цивилизация, подобная нашей, несет не только блага, но и зло, и я никогда не назову зло ничем иным, как злом.
— Кое-кто, может, любит это делать, но я не из их числа. В любом случае, мне кажется, покупатель хуже продавца — несравненно хуже. Думаю, вам не приходится сталкиваться с подобными проблемами в Альтрурии?
— О нет! — сказал альтрурец с непередаваемым ужасом. — Это было бы просто немыслимо.
— Но ведь и вы не святые, — выразил предположение банкир, — и вам, наверное, иногда душой приходится покривить.
— Я не стану утверждать, что мы свободны от ошибок, но ошибок такого рода, как вы только что описали, у нас не бывает. Они невозможны.
В голосе альтрурца презрения не проскальзывало, а только печаль и снисхождение, да еще горестное удивление, подобное тому, что мог бы испытать ангел небесный, если ему открылись бы вдруг постыдные тайные деяния преисподней.
— Что ж, — сказал банкир, — единственно, что нам остается, это подойти к данному вопросу по- деловому и занять в нем среднюю позицию.
— Говоря о деловом подходе, — сказал профессор, поворачиваясь к фабриканту, который все это время молча курил, — почему бы вам, капиталистам, не взять в свои руки сельское хозяйство здесь, на Востоке, и не добиться, чтобы оно приносило доход, — как это делается на Западе?
— Покорно благодарю, — ответил тот. — Если вы имеете в виду меня, то мне что-то не хочется вкладывать в это деньги, — он немного помолчал, а потом, поскольку мысль, очевидно, чем-то его заинтересовала, продолжал: — Впрочем, по всей вероятности, тем дело и кончится, и скорее всего это произойдет при посредстве железных дорог. Для них будет проще простого скупить все доходные фермы вдоль полотна дороги, посадить там своих людей и эксплуатировать к своей выгоде. Право, это вовсе не дурной план. При теперешнем методе ведения хозяйства потери фермеров огромны, и я просто не вижу причины, почему бы железным дорогам не прибрать к рукам их земли, вроде того как они поступают сейчас с копями. Они безусловно могли бы вести хозяйство несравненно лучше, чем мелкие фермеры. Странно, что эта мысль не пришла в голову какому-нибудь ловкому дельцу среди железнодорожных магнатов.
Мы все посмеялись, понимая, что говорится это скорее в шутку, но альтрурец, по всей видимости, принял слова фабриканта всерьез:
— Но ведь в этом случае число людей, потерявших работу, будет очень велико. И что станет с ними?
— Ну, что-то за свои фермы они получат, и это даст им возможность начать жизнь на новом месте. И потом судьба людей, потерявших работу в процессе перестройки, не может заботить капитал. Время от времени мы устанавливаем у себя на фабрике новые машины, которые вытесняют десяток, а то и сотню рабочих, но не останавливаться же из-за этого.
— И вы не интересовались их судьбой?
— Бывало, интересовались. Чаще нет. Мы полагали, что они так или иначе выкрутятся.
— А государство… народ… правительство… ничего не делают для них?
— Если они доходят до ручки, то существуют работные дома.
— Или тюрьмы, — вставил адвокат.
— Говоря о работных домах, — сказал профессор, — рассказывали ли вам ваши непогрешимые сельские друзья о том, как, пристраивая своих бедняков, они норовят сунуть их туда, где берут подешевле — прикарманивая, естественно, разницу, — иногда по пять долларов в месяц за стол и кров. Представляете, что это за житье!
— Да, молодой Кэмп говорил мне об этом. Он считает, что это возмутительно.
— Да ну? Что ж, я рад слышать такое о молодом мистере Кэмпе. Из того, что мне о нем рассказывали прежде, получается, что он приберегает свое возмущение, чтобы затем обрушить его на капиталистов. И как же он предполагает бороться с этим?
— Насколько я понимаю, он полагает, что государство должно находить им работу.
— Ах, значит, так: вы — отцы, мы ваши дети. Думаю, государство этим заниматься не станет.
— И он так думает.
— Какая горькая судьба! — сказал священник. — Неужели же людям, изнуренным болезнями или непосильным трудом, закон ничего лучшего не может предложить, кроме как поставить их на одну доску с кретинами или умалишенными, иными словами, обеспечить им жизнь настолько унизительную, что, право,
