достаточно денег, чтобы покрасить ее снаружи и оклеить внутри новыми хорошенькими обоями с каким- нибудь религиозным мотивом. Должна сказать, что голые беленые стены в трещинах, извивающихся во всех направлениях, так отвлекают меня, что я даже на проповеди сосредоточиться не могу. Ведь обои с каким- нибудь готическим узором очень украсили бы ее? Я, например, в этом уверена, и мистер Твельфмо тоже.
Я услышал об этом впервые, но, встретив предостерегающий взгляд миссис Мэйкли, смог лишь пробормотать в знак согласия что-то нечленораздельное. Во всяком случае, миссис Мэйкли сочла это достаточным и, так и не дав альтрурцу возможности высказать свои мысли по поводу воспитательного воздействия обоев, продолжала:
— Короче говоря, мы хотим, чтобы вы заработали нам для этого деньги, мистер Гомос.
— Я? — с неподдельным ужасом спросил он. — Но, сударыня, я еще в жизни своей никогда не зарабатывал денег! Я считаю, что получать деньги за что-то
— В Альтрурии, конечно. Мы все знаем, как обстоят дела в вашей очаровательной стране, и, поверьте, что я, как никто другой, уважаю вашу щепетильность и совестливость на этот счет. Но вы не должны забывать, что находитесь в Америке. В Америке вам приходится зарабатывать деньги, а то… Можно и на бобах остаться. И потом не нужно забывать о цели, о том, сколько добра вы принесете, прочитав маленькую лекцию об Альтрурии.
— Маленькую лекцию об Альтрурии? — вежливо переспросил он. — Но каким образом я могу получить за это деньги?
Ей только того и надо было. Она кинулась с разъяснениями, и они были столь бессвязны и многословны, что я, по утрам ни на что не пригодный, пока не выпью чашки кофе, чуть Богу душу не отдал под ее трескотню, которую альтрурец сносил с завидным терпением.
Получив наконец возможность ответить, он сказал:
— Я буду счастлив исполнить ваше желание, сударыня.
— Правда? — вскричала она. — О, я
Я заметил, что она подцепила это слово у англичан, живущих в гостинице, и теперь употребляла его к месту и не к месту, однако не мне было прерывать ее.
— Ну что ж, в таком случае, вы должны оставить все заботы мне и не думать ни о чем, пока я не пришлю сказать, что мы готовы слушать. А, вон и Рубен со своей воловьей упряжкой. Спасибо вам огромное, мистер Гомос! Теперь никто не постыдится переступать порог дома Божьего — от избытка благочестивости она даже слегка присюсюкнула, — после того как мы покрасим его и оклеим стены обоями. Не пройдет и двух недель, и все будет готово.
Она энергично трясла руку альтрурца, а я опасался, как бы она не накинулась на него с поцелуями.
— Только я хотел бы поставить одно условие, — начал он.
— Хоть тысячу, — воскликнула она.
— И заключается оно в том, что ни род занятий, ни общественное положение не должны служить препятствием для посещения лекции. С этим я не могу ни в коем случае согласиться даже здесь, в Америке. Мне это отвратительнее даже, чем стяжательство, хотя, в общем, одно другого стоит.
— Я так и знала, что вы поставите именно это условие, — весело воскликнула она, — и могу заверить вас, мистер Гомос, что ничего такого не будет. Послушать вашу лекцию сможет каждый — мне совершенно все равно, кто этот человек и чем он занимается, лишь бы деньги платил. Вас это устраивает?
— Вполне! — сказал альтрурец и терпеливо снес очередное сердечное рукопожатие.
Когда мы шли в столовую, она взяла меня под руку и торжествующе зашептала:
— Теперь не будет никаких неясностей. Он сам убедится, так ли уж интересуются Альтрурией его обожаемые низшие классы, если за удовольствие послушать о ней приходится платить доллар с носа. А уж я-то не отступлю от нашего договора ни на шаг.
Стеная в душе, я мог лишь посмеиваться над неблаговидностью ее поведения.
Хотя я не одобрял ее затеи, но не мог не видеть заключавшегося в ней комизма. Так же восприняли ее и остальные члены нашей маленькой компании, которых я специально познакомил с альтрурцем. Правда, священник выразил некоторое беспокойство по поводу нравственной стороны дела, которое передалось и мне, да еще банкир сделал вид, будто сомневается — не бестактно ли это, однако сказал, что, поскольку альтрурец — мой гость, последнее слово остается за мной. Если меня это не смущает, то его и подавно. Никаких возражений по поводу своего плана миссис Мэйкли ни от кого не услышала, и, как только в деревенской типографии были отпечатаны билеты, эта предприимчивая женщина заставила каждого из нас взять по две штуки. Заказала она и рекламные листки, где указывалось время и место Лекции об Альтрурии, и досмотрела, чтобы их распространили повсюду: в гостиницах, в пансионах, а также среди дачников. Лекция должна была состояться в следующую субботу в нашей гостинице днем, чтобы не помешать вечерним танцам. Она оставила билеты для распространения во всех главных магазинах и в аптеках и, кроме того, потащила меня по дачам, чтобы я помог ей продавать билеты там.
Должен сказать, что мне это очень не нравилось, особенно в тех случаях, когда билетов покупать не хотели, а она их усердно навязывала. Все, как один, признавали, что цель прекрасна, вот только средства их несколько смущали. Кое-где дамы задавали нам следующие вопросы: «А кто он, собственно, такой — этот мистер Гомос?» — «Откуда миссис Мэйкли знает, что он действительно из Альтрурии?» — «Не самозванец ли он?»
Тут миссис Мэйкли выпихивала на передний план меня, и мне волей-неволей приходилось рассказывать об Альтрурии и о том, как получилось, что он оказался моим гостем. В результате всех этих выступлений меня вновь начали грызть сомнения относительно него — сомнения, которые возникли у меня вначале и которые я затем отбросил, как слишком нелепые.
Билеты продавались медленно даже у нас в гостинице. Многие находили, что они непомерно дороги, и кое-кто, узнав цену, говорил прямо, что и так все время слышит рассказы про Альтрурию и они успели порядком ему надоесть.
Миссис Мэйкли говорила, что ничего иного от этой публики она и не ожидала — все они пошляки и плебеи и к тому же скупердяи; интересно, с какими лицами они будут предлагать билеты ей, когда сами затеют что-нибудь. Она призналась, что злится на себя за то, что задумала подшутить над мистером Гомосом, и я заметил, что она старалась быть «en evidence»[8] в его обществе, когда появлялся кто-нибудь из несговорчивых дам. Она созналась, что у нее не хватает духу спросить у дежурного, сколько продано билетов из тех, что она оставила в конторе. Как-то утром — на третий или на четвертый день, — когда мы шли с ней завтракать, ее остановил старший официант и смущенно спросил, не может ли она выкроить для него несколько билетов — у него, кажется, будет возможность их распространить. К моему изумлению, эта беспринципная особа ответила:
— Ну, разумеется. А сколько вам нужно? — и тут же достала пачку из кармана, где, по-видимому, всегда держала их наготове.
— А что, если я попрошу двадцать, — спросил он, — это не будет слишком много?
— Отнюдь нет! — ответила она. — Здесь двадцать пять, — и вручила ему всю пачку.
В тот же день, когда мы сидели с ней на веранде, к нам неторопливым шагом подошел Рубен Кэмп и сказал, что если она согласна дать ему попытать счастья, то, может, ему удастся продать какое-то количество билетов на лекцию.
— Берите сколько хотите, Рубен, — сказала она, — и надеюсь, что вам повезет больше, чем мне. Я просто возмущена поведением этих людей.
На этот раз она выудила из кармана несколько пачек, и он спросил:
— То есть вы предлагаете мне забрать все?
— Все до одного, — с моими наилучшими пожеланиями, — беззаботно ответила она, однако, когда он спокойно взял все билеты, она слегка всполошилась. — А ведь их здесь сто штук, знаете?
— Знаю. Я посмотрю, что можно сделать среди здешнего населения. Кроме того, на узловой станции стоит поезд с путевыми рабочими, у меня среди них много знакомых. Думаю, что кое-кто из них захочет прийти.
