Кейл увидел перед собой оазис Войнич. Чуя близость добычи, псы рычали и визжали еще громче. Кейл продолжал бежать, но спотыкался все чаще — тело начинало бунтовать. Он знал, что оборачиваться нельзя, однако ничего не мог с собою поделать. Собаки посыпались из-за гребня, как уголья из мешка, тявкая и воя от нетерпеливого желания разорвать его на куски, путаясь друг у друга под ногами, рыча и кусая друг друга.
Кейл с трудом ковылял вперед, меж тем как псы мчались за ним сплошной массой сомкнутых плеч и голов, ощерившихся зубастыми пастями. Наконец он добежал до первой жиденькой купы деревьев. Один из псов, самый ретивый и злобный, уже достал его. Зверь знал свое дело: передней лапой он ударил Кейла по пятке, лишив равновесия, Кейл растянулся на земле.
Тут бы ему и конец, но в пылу погони пес и сам потерял равновесие. Непривычный к влажной, рыхлой почве оазиса, он не смог найти опору, перевернулся через голову и тяжело врезался в дерево хребтом. Зверь взвыл от ярости и, отчаянно стараясь возобновить атаку, заскреб когтями землю, увязая в ней все глубже. К тому времени, когда ему все же удалось вновь вскочить на ноги и рвануть за своей добычей, Кейл был от него на расстоянии пятнадцати ярдов. Но при скорости пса, в четыре раза превышающей скорость выдохшегося мальчика, такая фора была ничтожной. Пес вмиг преодолел разрыв и уже изготовился к прыжку, как вдруг Кейл прыгнул первым: прочертив в воздухе длинную плавную дугу, его тело с громким плеском рассекло поверхность озера.
Издав рык яростного отчаяния, пес остановился как вкопанный у кромки воды. Вскоре к нему присоединился еще один, и еще, и вот уже вся свора бесновалась на берегу, исходя ненавистью, злобой и голодом.
Лишь через пять минут на своих малорослых лошадях прискакали Следопыт и его люди, однако нашли они только собак, которые метались вдоль озера, питавшего оазис. Псы по-прежнему неумолчно лаяли, только вот видно никого не было. Следопыт долго стоял на берегу, вглядываясь и размышляя, — его лицо, которое и так-то трудно было назвать приятным, сейчас почернело от досады и злобы. Наконец один из его людей заговорил:
— Вы уверены, что это были они, Искупитель? Этим недоумкам, — он взглянул на собак, — не впервой бросать след ради оленя или дикой свиньи.
— Тсс, — тихо сказал Брунт. — Беглецы могут быть еще здесь. Они хорошие пловцы, это известно. Расставь людей с собаками по периметру. Они не должны уйти. Если они здесь, я их поймаю. Но упаси бог, чтобы Кейл пострадал.
Брунт не стал посвящать своих людей в придуманную Боско легенду о заговоре против Понтифика. То, что он сказал Боско насчет священного гнева своих подчиненных, было не совсем ложью. Подчиненные действительно кипели от негодования, но и без того беспрекословно выполнили бы любой его приказ. Оказавшись единственным рядовым Искупителем, осведомленным о чудовищной опасности, грозившей Понтифику, Брунт испытал еще более мощный прилив глубочайшей любви к Его Святейшеству и не желал попусту растрачивать ее, делясь с другими.
Всего лишь едва заметный кивок, — и вмиг все вокруг него пришло в движение. Не минуло и часа, как оазис был обложен так, что и мышь не могла прошмыгнуть.
Между тем в Святилище Риба спала в потайном коридоре, Кляйст отправился охотиться на крыс, а Смутный Генри разглядывал спящую девочку, дивясь странным изгибам ее тела и испытывая при этом, наряду с голодом и страхом, некое новое, дотоле неведомое ему чувство. Для страха были все основания. Искупители не остановятся, пока не поймают их, сколько бы времени это ни потребовало, а когда поймают, устроят над ними такую показательную казнь, что при воспоминании о ней у послушников и через тысячу лет будут замирать сердца, волосы вставать дыбом, как иглы у вспугнутого дикобраза, а кровь — леденеть в жилах. По жестокости и мучительности их смерть войдет в легенду.
Кляйст старался отвлечься охотой на крыс, но на самом деле чувствовал примерно то же самое. Еще одним общим для них ощущением было подозрение, что Кейл уже на полпути к Мемфису и не собирается возвращаться за ними. Кляйст выражал свои сомнения открыто, но даже и Смутный Генри не был уверен в истинных намерениях Кейла. Ему всегда хотелось подружиться с Кейлом, хотя он не смог бы толком объяснить — почему. Страх перед Искупителями, наложившими анафему на дружбу, заставлял послушников относиться друг к другу с осмотрительностью, тем более что Искупители устраивали ловушки. Они специально натаскивали некоторых мальчиков — их называли цыплятами, — тех, что обладали обаянием и способностью к предательству. Эти «цыплята» искушали ничего не подозревавших ровесников делиться с ними потаенными мыслями, болтать, играть в игры — словом, склоняли к дружбе. Те, кто имели неосторожность ответить на их попытки, получали тридцать ударов шипованной перчаткой перед строем в дортуаре, где их оставляли истекать кровью на сутки. Но даже такое наказание не могло убить в послушниках желания приобрести верного друга и союзника в великой битве, где можно было либо выжить, либо оказаться проглоченным навсегда верой Искупителей.
Что касается Кейла, Смутный Генри никогда не был уверен, что между ними существует настоящая дружба. Генри из кожи вон лез, чтобы произвести впечатление на Кейла, пользуясь любым удобным случаем продемонстрировать свое презрительное отношение к Искупителям и надеясь поразить его своим хитроумием и безрассудной дерзостью. Долгое время ему казалось, что Кейл ничего не замечает, а если замечает, то его это ничуть не трогает. Выражение лица Кейла всегда оставалось неизменным: сдержанная настороженность. Никакие чувства никогда не отражались на этом лице, как бы ни складывались обстоятельства. Казалось, что победы в тренировочных боях не приносят Кейлу никакого удовольствия, равно как жестокие наказания, коим Боско часто подвергал его персонально, не доставляют ни малейшей боли. Не то чтобы послушники особо боялись его, но и симпатии к нему не питали. Никто не мог разгадать Кейла: он никогда не бунтовал, но и правоверным не был. В конце концов все от него отступились, а ему, насколько можно было понять, только это и требовалось.
— О чем задумался? — Это Кляйст вернулся со своей крысиной охоты; ее бесхвостые трофеи, пять штук, болтались у него на веревочном поясе. Развязав пояс, он свалил тушки на каменный пол и начал их свежевать. — Лучше покончить с этим, пока она не проснулась, — с ухмылкой сказал он. — Не думаю, что она отнесется к ним благожелательно, если они будут запечены в шкурках.
— Почему бы тебе не оставить ее в покое?
— Ты не хуже меня понимаешь, что из-за нее нас могут убить, разве нет? Впрочем, теперь с этим уже ничего не поделаешь. У твоего друга есть двенадцать часов, чтобы вернуться, иначе…
— Иначе — что? — перебил его Смутный Генри. — Если у тебя есть свой план, не скрывай. Я весь внимание.
Кляйст засопел и начал потрошить крыс.
— Если бы я не предвкушал, как буду есть это, — он жестом указал на тушки, — я бы сейчас чувствовал себя совсем паршиво. Я имею в виду наши шансы. Шансы когда-нибудь снова увидеть Кейла.
Вынырнув из тростниковых зарослей на берегу озера, Кейл продвинулся в глубь карьера ярдов на пятьсот. Вот уже лет пятнадцать Искупители выкапывали и увозили к себе тонны ценной глины, которая образовывалась здесь под сенью деревьев. Это было волшебное вещество, способное даже скудную почву огородов в Святилище делать плодородной. Плодородной настолько, что урожай позволял Искупителям более чем в десять раз увеличить количество боеспособных послушников. Но Кейл открыл еще одно свойство этой глины.
Однажды, работая в огороде под охраной собак, натасканных на то, чтобы унюхивать любое воровство, он, во время короткого перерыва, достал кусочек «лапти мертвеца», подобранный на полу трапезной. Обнюхав его, Кейл понял, что этот кусочек не обронили, а выбросили: «лаптя» была протухшая и несъедобная. Заметив, что вожатый собаки, спавшей неподалеку, смотрит в другую сторону, Кейл бросил кусок ей — не по доброте, а в надежде, что это существо, которое, как все ему подобные, жрало все подряд, слопает его и начнет блевать, поделом ему. Кусок «лапти мертвеца» плюхнулся прямо возле собачьей головы на маленький островок оазисной глины. Встревоженный звуком, пес встал и насторожился, но, несмотря на то, что пища лежала у него под носом, а его нос был способен учуять запах мушиной какашки за тысячу ярдов, он даже не взглянул на еду. Вместо этого пес зыркнул на Кейла, зевнул,
