своем классе. Но друзская кавалерия неожиданно перевалила через гору, все смешалось, поднялся дикий шум, и начался всеобщий хаос. Я потерял дар речи, у меня язык словно бы прилип к нёбу. Я весь дрожал и чуть не… ну…
— Не обосрался? — подсказал Кейл.
— Почему бы и не так, если говорить прямо? Когда все кончилось, а дело-то продолжалось минут пять, не больше, я оказался жив. Но я даже не обнажил свой меч.
— Это кто-нибудь заметил?
— Да.
— И что сказал?
— Сказал: «Ничего, привыкнешь».
— И тебя не выпороли?
— Нет. Но если бы такое случилось еще раз, думаю, я долго не протянул бы. — ИдрисПукке тоже помолчал, потом спросил: — Значит, ты ничего подобного никогда не испытывал?
Это был совсем не простой вопрос. Одним из условий, на которых брат — чтобы быть совершенно точным, сводный брат — отпустил ИдрисаПукке и вверил ему Кейла, было то, что он должен был узнать о мальчике все, особенно выяснить причину его полного бесстрашия и определить, является ли оно его исключительным качеством или Искупители умеют таковое воспитывать.
— Я постоянно боялся, когда был маленьким, — ответил Кейл после паузы. — Но потом это кончилось.
— Почему?
— Не знаю.
Разумеется, это не было правдой, во всяком случае, полной правдой.
— А теперь ты совсем ничего не боишься? — спросил ИдрисПукке.
Кейл задумчиво посмотрел на него. В последние несколько недель он увидел и узнал много такого, что удивляло его, и за это он был благодарен ИдрисуПукке. Он испытал много странных, незнакомых эмоций — чувство дружбы, ощущение доверия. Однако требовалось нечто большее, чем несколько недель доброты и щедрости, чтобы заставить Кейла утратить бдительность. Он подумал, не сменить ли тему, но затем решил, что, похоже, не имело особого значения, если на этот вопрос он ответит правдиво:
— Я испытываю страх перед вещами, которые могут навредить мне в целом. Я знаю, что хотят сделать со мной Искупители. Это трудно объяснить. Но бой… — тут совсем другое. Что ты там говорил насчет сражения при… — Кейл вопросительно посмотрел на ИдрисаПукке.
— При Козлиной реке, — подсказал тот.
— …ну да, так вот все это — трясучка, боязнь обосраться…
— Что-то непохоже, чтобы ты щадил мои чувства.
— …Я испытываю нечто прямо противоположное. Я становлюсь холодным, бесчувственным, и в моей голове все четко проясняется.
— А потом?
— Что ты имеешь в виду?
— Потом тебе бывает страшно?
— Нет. Обычно я вообще ничего не чувствую — за исключением того случая, когда я отделал Конна Матерацци. Это было очень приятно. Но когда я убивал солдат на ринге, мне вовсе не было приятно. В конце концов, они не сделали мне ничего плохого. — Кейл замолчал. — Я больше не хочу об этом говорить.
ИдрисуПукке хватило мудрости не испытывать удачу дальше, так что в течение нескольких следующих недель Кейл возобновил свои прогулки в одиночестве, а по вечерам они пили, курили и ели вместе. Постепенно, по мере того как желудок Кейла закалялся, пища становилась более сытной: рыба, жаренная в хрустящем кляре, больше масла в овощах, немного сливок к ежевике…
Все два месяца, в течение которых Кейл и ИдрисПукке наслаждались покоем и безмятежностью «Крон», за ними наблюдали мужчина и женщина. В этом не было ни заботы, ни желания оберечь — представьте себе плотную материнскую опеку, только лишенную любви.
В сказках о хороших и плохих людях только хорошие страдают от чудовищного невезения, несчастных случаев и ошибок. Плохие всегда предусмотрительны, действуют организованно и строят хитроумные планы, которые срываются лишь в последнюю долю секунды. Зло всегда на пороге победы. В реальной жизни и плохие, и хорошие совершают простейшие ошибки, которых, казалось бы, так легко избежать, и у тех, и у других бывают неудачные дни, и те, и другие сбиваются с пути. У людей глубоко порочных хватает слабостей, помимо желания убивать и увечить. Даже в самой суровой и жестокой душе есть уязвимые места. Даже в самой безводной пустыне встречаются свои озера, тенистые деревья и тихие ручейки. Не только дождь одинаково окропляет праведного и неправедного, но и везение-невезение с его непредвиденными победами и незаслуженными поражениями.
Дэниел Кэдбери, привалившийся к тутовому дереву, закрыл книгу, которую читал, — «Печального принца» — и довольно хмыкнул.
— Тише! — шикнула на него, услышав звук захлопнувшейся книги, женщина, которая, стоя к нему спиной, во что-то внимательно вглядывалась. Она резко повернула голову.
— До него две сотни ярдов, — сказал Кэдбери. — Парень ничего не слышит.
Убедившись, что Кейл продолжает спать, лежа внизу, на берегу реки, женщина снова посмотрела на Кэдбери, на этот раз просто так. Будь он кем-нибудь другим, а не убийцей, бывшим галерным рабом и время от времени осведомителем Китти Зайца, Кэдбери мог бы занервничать. Женщина была не то чтобы уродливой, скорее просто абсолютно никакой, но ее глаза, в которых не проглядывало ничего, кроме враждебности, кого угодно могли заставить чувствовать себя неуютно.
— Хочешь почитать? — спросил Кэдбери, протягивая ей книгу. — Она очень занятная.
— Я не умею читать, — ответила женщина, полагая — вполне, надо сказать, справедливо, — что он над ней насмехается.
При обычных обстоятельствах Кэдбери поостерегся бы дразнить Дженнифер Планкетт, убийцу, которую Китти Заяц обожал и ценил настолько, что держал исключительно для личных, самых трудных поручений.
Кэдбери даже испуганно вскрикнул, когда Китти Заяц объявил, кто будет его напарником:
— Только не Дженнифер Планкетт! Пожалуйста!
— Согласен, не очень приятная компания, — пробулькал тогда Китти, — но слишком много важных персон интересуется этим мальчиком, включая меня, и интуиция подсказывает мне, что в твоем случае могут понадобиться навыки членовредительства того рода, какими Дженнифер Планкетт владеет непревзойденно. Потерпи ее ради меня, Кэдбери.
На том разговор и закончился.
Только из-за скуки Кэдбери вызывающе провоцировал эту опасно талантливую убийцу. Они следили за мальчиком вот уже месяц, но тот лишь ел, спал, плавал, ходил и бегал. Даже удовольствие, которое Кэдбери получал от «Печального принца», книги, которую Дэниел с наслаждением перечитывал в двенадцатый раз за двенадцать лет, не спасало: он становился все более беспокойным.
— Я не хотел тебя оскорбить, Дженнифер.
— Не называй меня Дженнифер.
— Но должен же я как-нибудь тебя называть.
— Нет, не должен. — Она не отводила взгляда и не моргала. Ее терпение имело пределы, и они были не так уж широки.
Кэдбери пожал плечами, давая понять, что уступает, но Дженнифер Планкетт не шелохнулась. Он начал подумывать, не следует ли ему приготовиться, однако в следующий момент она, словно зверь, не принимающий человеческой компании, отвернулась и снова стала наблюдать за спящим мальчиком.
«У нее странный не только взгляд, — подумал Кэдбери, — но и то, что за ним стоит. Она вроде живая, но я понять не могу, как именно существует в ней жизнь».
Учитывая свою профессию, Кэдбери прекрасно знал людей, склонных к убийству. В конце концов, он сам был одним из них. Он убивал, когда требовалось, редко испытывал при этом удовольствие, а иногда
