обычных торговцев в погоне за большими деньгами, которые можно сделать на войне. Но происходило и другое коловращение, не имеющее отношения к деньгам: знать решала между собой сложные проблемы старшинства. То, какую позицию человек занимал в военном строю, символизировало его положение в клане Матерацци.
План сражения у Матерацци был отчасти военной стратегией, а отчасти напоминал распределение мест за столом на королевской свадьбе. Вероятностей получить и нанести оскорбление здесь таилась масса. Вот почему, несмотря на неотложность военных приготовлений, Маршал большую часть времени посвящал тому, что устраивал званые обеды и всевозможные приемы исключительно для того, чтобы приглаживать опасно взъерошенные перья, объясняя, что то, что кажется малостью, на самом деле является величайшей честью и привилегией.
Именно на одном из таких банкетов, куда был приглашен и Кейл (по просьбе Випона, пытавшегося его реабилитировать), события — в который уж раз — получили неожиданное развитие. Несмотря на всегдашнее нежелание Маршала видеть Саймона, а особенно появляться с ним на публике, избежать этого удавалось не всегда, особенно если пригласить его просила Арбелла.
Лорд Випон был мастером распространения информации, как правдивой, так и ложной. Он располагал густой сетью агентов влияния на всех уровнях: от лордов до последнего чистильщика сапог. Если он хотел, чтобы что-то стало широко известно или, по крайней мере, считалось широко известным, он снабжал их сведениями, подлинными или вымышленными, а уж они разносили их по свету. Подобный способ распространения полезных и дезавуирования нежелательных слухов, разумеется, не нов, он использовался всеми правителями, от Короля Королей Озимандия до мэра какого-нибудь заштатного Ничего-Ни-На- Чем.
Разница между Випоном и всеми прочими практиками темного искусства сплетен состояла в том, что Випон знал: чтобы его информаторам поверили, когда это будет действительно необходимо, почти все, что они говорят, должно быть правдой. В результате любая ложь, которую Випону требовалось широко внедрить, обычно проглатывалась целиком. Некоторую часть этого своего ценного капитала он тратил на Кейла потому, что отлично знал, какая жажда мести клокочет в сердцах тех, кто был связан узами родства или дружбы с Соломоном Соломоном. Убийство Кейла казалось практически неизбежным. Випон же, независимо от того, что он сказал самому Кейлу, распространял слухи о том, как отважно тот сражался плечом к плечу с Матерацци, защищая Арбеллу. Тем самым он снижал для него, хотя и не ликвидировал полностью, угрозу быть отравленным или получить нож в спину в каком-нибудь темном переулке. Если бы Випона спросили, почему он тратит столь драгоценный капитал на Кейла, он и сам не смог бы этого объяснить. Но спрашивать было некому.
Випон с Маршалом ежедневно просиживали вместе по многу часов, пытаясь выработать план войны, который позволил бы расставить представителей высших эшелонов клана Матерацци на поле боя так, чтобы учесть все сложные вопросы их статуса и влияния. Следовало признать, что им не хватало Соломона Соломона, чья репутация героического воина делала его незаменимым, когда было необходимо вести переговоры и добиваться компромиссов между различными фракциями Матерацци, боровшимися за первенство на фронтовых позициях.
— Знаете, Випон, — сокрушенно говорил Маршал, — при всем моем восхищении той тонкостью, с какой вы улаживаете подобные вопросы, должен сказать: в этом мире остается очень мало проблем, которые нельзя было бы решить с помощью крупной взятки или просто сбросив врага с крутого обрыва темной ночью.
— Что вы имеете в виду, мой господин?
— Этот парень, Кейл. Я не защищаю Соломона Соломона — вы знаете, что я пытался остановить дуэль, — но, если признаться честно, я не думал, что у парня есть хоть один шанс против него.
— А если бы вы это знали?
— Не будьте высокомерны, не пытайтесь сказать, что вы всегда умеете поступить скорее правильно, чем мудро. Беда в том, что сейчас нам нужен Соломон Соломон; он умел все уладить и кнутом загнать этих сволочей в строй. Все просто: нам нужен Соломон Соломон и не нужен Кейл.
— Кейл спас вашу дочь, мой Лорд, и при этом чуть не расстался с собственной жизнью.
— Видите ли, изо всех известных вам людей я единственный, кто не имеет права рассуждать с личной точки зрения. Я знаю, что он сделал, и благодарен ему. Но только как отец. Как правитель я вижу, что для государства Соломон Соломон представлял гораздо большую ценность, чем Кейл. Это совершенно очевидно, и вы не можете этого отрицать.
— О чем же вы сокрушаетесь, мой Лорд? О том, что не сбросили его с крутого обрыва до дуэли?
— Думаете, вы приперли меня к стенке своим вопросом? Я сокрушаюсь прежде всего о том, что не дал ему большой мешок золота и не велел проваливать и никогда больше не возвращаться. Что, впрочем, я и собираюсь сделать, когда эта война закончится.
— А что если бы он отказался?
— Мне бы это показалось очень подозрительным. Зачем он, вообще говоря, здесь ошивается?
— Затем, что вы дали ему хорошую работу в центре самой безопасной квадратной мили на земле.
— Значит, это моя ошибка? Ну что ж, в таком случае мне ее и исправлять. В этом мальчишке таится угроза. Он приносит несчастье, как тот парень, что сидел в чреве кита.
— Иисус из Назарета?
— Он самый. Как только с Искупителями будет покончено, Кейл уйдет, это решено.
Что еще портило Маршалу настроение, так это предстоявшая необходимость весь вечер сидеть рядом с сыном — такое унижение было для него невыносимо.
На самом деле банкет прошел неожиданно хорошо. Присутствовавшие вельможи, казалось, не только были готовы, но и сами хотели положить конец распрям и сплотиться перед лицом угрозы со стороны Искупителей Мемфису в целом и Арбелле Лебединой Шее в частности. В течение всего вечера она была так мила и общительна и так потрясающе красива, что ее состряпанный Искупителями карикатурный портрет представлялся еще более серьезной причиной оставить мелочные разногласия и сосредоточиться на угрозе, которую эти религиозные фанатики представляли для всех них.
Во время банкета Арбелла отчаянно старалась не смотреть на Кейла. Ее любовь и желание были так велики, что она опасалась, как бы они не стали очевидны даже самым толстокожим гостям. Кейл же, напротив, был угрюм, потому что расценивал это как ее стремление всячески избегать его. Он считал, что она его стыдится и смущена тем, что ее видят рядом с ним на публике.
В то же время опасения Маршала, что присутствие Саймона будет для него унизительным, оказались беспочвенными. Конечно, тот сидел молча, однако обычное выражение настороженности и испуганного замешательства исчезло с его лица. Оно казалось совершенно нормальным и выражало то интерес, то насмешку.
Маршал, тем не менее, все больше раздражался из-за того, что приходилось подавлять кашель, возможно, вызванный тем, что он подсознательно постоянно ждал трений между своими именитыми гостями.
Была и еще одна причина для раздражения — молодой человек, неотлучно находившийся рядом с Саймоном. Маршал не знал его, и тот за весь вечер не произнес ни слова, зато без конца работал правой рукой — тыкал пальцем, делал вращательные движения, складывал пальцы щепотью и все такое прочее, — изображая какие-то замысловатые знаки. В конце концов это начало так действовать Маршалу на нервы, что он хотел уже было велеть своему слуге Пепису подойти к нему и сказать, чтобы он либо прекратил это, либо убирался, когда Коолхаус встал и всем своим видом дал понять, что ждет тишины. Это было столь необычно в подобном обществе, что по столу прокатился глухой рокот, но разговоры действительно почти стихли.
— Меня зовут Йонатан Коолхаус, — провозгласил Коолхаус, — я языковой наставник Лорда Саймона Матерацци. Лорд Саймон Матерацци желает кое-что сказать.
При этих словах все замолкли окончательно — скорее от изумления, нежели из почтения. Тогда Саймон встал и начал двигать правой рукой так же, как это весь вечер делал Коолхаус. Тот принялся переводить:
— Лорд Саймон Матерацци говорит, что вот уже несколько часов сидит напротив Провоста Кевина Лоселлса и что за это время Провост Лоселлс трижды отозвался о нем как о полном идиоте. — В этом месте
