«олдсмобиль», и Джессап включил «дворники», чтобы видеть дорогу. Рей слышала, как звенели на ветру колокольчики, когда машина проезжала мимо какого-нибудь дома или трейлера. И хотя Джессап объяснил ей, что жители пустыни любят вешать перед входом в дом колокольчики, считая, что это приносит удачу, Рей ужасно раздражал их звон. Температура упала почти на двадцать градусов, но, когда они добрались до гостиницы, ветер начал стихать и Рей увидела в небе мириады звезд. Джессап распахнул перед ней дверь в номер, но Рей прошла на балкон. Ночь была черной-белой и такой потрясающе ясной, что Рей начало казаться, будто до сих пор неба она не видела.
Наконец она вернулась в номер, сбросила одежду и забралась под одеяло. Джессап поставил будильник на семь утра, снял ботинки, разделся и выключил свет. После этого он улегся в постель, к Рей он даже не прикоснулся.
— Я все думал, как объяснить тебе, что со мной происходит, — сказал Джессап, доставая сигарету и закуривая. От ее огонька Рей мигнула. — Знаешь, у меня такое чувство, что все эти годы я спал и только теперь проснулся. И что я увидел? А ведь мне уже почти тридцать.
Окно в комнате было открыто. В это время койоты обычно выходят из своего логова и воют на луну. Лежа в постели, Рей слышала, как звенят колокольчики на балконе: к автостоянке подъезжали машины; сначала их мотор звучал тише, потом совсем замолкал.
— Рада, что ты, наконец, проснулся, — резко сказала Рей.
— Не принимай это на свой счет, — успокоил ее Джессап. — Ты же понимаешь, о чем я.
— Ну так вот, если ты собираешься меня бросить, то учти, что у нас может возникнуть проблема, — произнесла Рей, физически ощущая, как под тяжестью тела Джессапа прогибается матрас. — Дело в том, — добавила она, — что я беременна.
Джессап дотянулся до стеклянной пепельницы и затушил окурок. Когда он снова положил голову на подушку, Рей поняла, что между ними все кончено.
— Не понял: ты считаешь, что беременна, или точно знаешь?
— Знаю, — ответила Рей.
— Ты всегда говоришь, что знаешь, а потом выясняется, что ты ошиблась.
— Джессап, — сказала Рей, — на этот раз все точно.
Джессап сел на постели, повернувшись к Рей спиной. За стеной включили телевизор, и по комнате поплыли приглушенные голоса.
— Слушай, мне очень жаль, — произнес, наконец, Джессап, — но это невозможно. Я к этому не готов.
За последнее время Рей не покидало чувство, что все это происходит не с ней. Она крепко ущипнула себя за бедро и держала так до тех пор, пока ей не стало по-настоящему больно.
— Я понимаю, что все очень серьезно, — сказал Джессап. — Я понимаю. Но какого черта ты от меня хочешь?
Рей не ответила.
— Я не собираюсь становиться отцом.
Если бы на месте Джессапа был кто-нибудь другой, то Рей могла бы поклясться, что он вот-вот расплачется.
— Нет, ну что за дела! У меня душевный кризис, а тут являешься ты и заявляешь, что беременна!
Теперь она не сомневалась, что он плачет. Хорошо, что в комнате темно, и она может на него не смотреть. Рей больше не сердилась, она просто очень устала.
— Ладно, оставим, — успокоила его Рей. — Завтра поговорим.
И обняла Джессапа, делая вид, что не замечает его слез.
— Когда тебя нет рядом, я скучаю, — сказал он. — Я не хочу, я не знаю, что мне теперь делать.
Она прижимала его к себе до тех пор, пока он не уснул, после чего отодвинулась на край кровати.
Поздно ночью, когда Рей, наконец, смогла заснуть, ей приснился Джессап. Вот она оставляет его спящим в постели и подходит к окну. Открывает окно и спрыгивает вниз со второго этажа прямо в мягкий песок. Даже в темноте на нем видны отпечатки лап, и она идет по ним в пустыню. Там песок лунного цвета и кактусы высотой восемь футов. Она садится, к ней подходит койот, он сворачивается калачиком у ее ног и кладет голову ей на колени.
Ей все равно, чей это койот: ее собственный или чужой. Рей протягивает руку, гладит его и чувствует, как бьется его сердце. Она приходит в восторг от того, что рядом с ней сидит дикий зверь. Она проводит в пустыне всю ночь и к утру знает все тайны койотов. Знает, в каком кактусе нужно искать воду и как находить тропу среди острых и желтых, словно кости, камней. Знает, как нужно стоять на краю скалы, чтобы дикие кролики спокойно прыгали совсем рядом, а ястреб, приняв тебя за камень, пытался сесть на плечо. Под конец она узнала, что бывают такие моменты, когда можешь драться и получить все, что захочешь, но тогда — рано или поздно — захочется запрокинуть голову и завыть на луну.
Потом она возвращается в мотель, но на минуту задерживается, усевшись на подоконнике. Все спят, укрывшись белыми простынями, им снится родной дом. На подоконнике остается песок, он сыплется на ковер в комнате. Джессап ворочается во сне, и Рей сдерживает дыхание. Он на секунду приоткрывает глаза, но не замечает Рей и не слышит, как она тихо спрыгивает на ковер и засыпает, свернувшись комочком, на пороге комнаты.
Проснувшись рано утром, Рей уже знала, что должна уехать. Ей нужен свежий воздух, завтрак по утрам и чистая одежда. Джессап не проснулся, пока она принимала душ, не услышал, как она тихо закрыла окно, не услышал, как хлопнула дверь. Об их последней встрече она подумает позже, а сейчас ей нужно как можно скорее пересечь пустыню, пока солнце стоит низко. Гостиница была в точности такой, какой она увидела ее по приезде. Работал кондиционер, бормотали водопроводные трубы, в ванной стояла бутылка текилы, валялись пачка лезвий для бритья и пластиковый мешок с чашками «дикси». Вместе с Рей исчезли только две вещи: на ночном столике больше не было ключей от машины, а на автостоянке, где Джессап прошлой ночью поставил «олдсмобиль», осталось пустое место.
Когда Джессап проснулся, асфальт на автостоянке уже начал раскаляться. К полудню его температура будет все пятьдесят. Но Рей к этому времени уже мчалась по шоссе. В «олдсмобиле» были опущены все окна, и единственное, что она чувствовала, был тугой ветер, бивший в лицо.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В ту ночь, когда Лайла родила дочь, она успела подняться на два лестничных пролета, прежде чем поняла, что больше не может идти. Цепляясь за железную решетку перил, она медленно опустилась на пол. В середине жутко холодной зимы выдалась удивительно теплая неделя, когда вместо снега шел дождь и все горожане выглядели какими-то заторможенными, словно им нездоровилось. Родители Лайлы ее хандру объясняли погодой и периодом взросления, вызывавшим у их восемнадцатилетней дочери некие таинственные боли. Начиная с осени Лайла наотрез отказывалась надевать что-либо, кроме широкого голубого платья, которое висело на ней мешком. Она отказывалась от ужинов и ланчей, но все же располнела и ходила вперевалку. По ночам соседи слышали ее плач, но когда она засыпала, то разбудить ее не могла даже сирена, завывающая прямо возле дома. Никто не осмелился спросить Лайлу, что с ней происходит, из боязни услышать ответ, и поэтому свою беременность она скрыла довольно легко. Но в тот январский день, когда у нее подкосились ноги и она без сил опустилась на пол, Лайла поняла, что скрывать ей придется еще очень многое.
Ее ждали к обеду, но она просидела на лестнице еще почти час. По небу плыли огромные белые облака. Погода начала резко меняться, температура понижалась на пять градусов в час, и Лайла пыталась убедить себя, что ее внезапное недомогание вызвано всего лишь атмосферными явлениями. По ее расчетам, до родов оставалось еще недель шесть. Она по-прежнему была совершенно ошарашена свалившейся на нее беременностью и каждый раз, замирая от изумления, прислушивалась к толчкам
