Может, помчалась дальше? Наверное, уже добралась до пруда и пьет прохладную зеленую воду. Девочка заставила себя встать и увидела темную груду на земле. Клэр надеялась, что лошадь еще дышит, еще жива, но ошибалась.
Подбежали полицейские из трех машин. Клэр по-прежнему не выпускала поводья. Подъехала «скорая помощь», к девочке подошел фельдшер.
— Можно, я размотаю? — спросил он.
Он пообещал, что будет осторожен и не причинит боли. Но Клэр покачала головой. Она знала, что будет больно. Она все еще слышала в тишине стук колес несущегося экипажа. Он долго будет звучать в ее ушах. Кружевной свет струился на землю сквозь кроны деревьев. Пахло чем-то густым и горячим. Клэр знала, что это запах крови, хотя никогда раньше не ощущала его.
Мать и бабушку подвели к опрокинутому экипажу. Мег и Эльв велели оставаться в фургоне. Они слишком малы, чтобы видеть смерть, переломанные кости, кровавый след. Но как только Анни и Наталия пересекли лужайку, Эльв выскочила наружу.
— Пойдем, — позвала она Мег.
— Мы должны сидеть на месте, — напомнила ей сестра.
— Но там Клэр. Ей больно.
— Нет, — отрезала Мег.
Она решила, что больше не будет слушать Эльв.
— Ладно. Хорошо, — с отвращением согласилась Эльв. Тот, кому не хватает отваги, обречен на жизнь смертного. — Оставайся.
Эльв побежала через лужайку. Шелк ее платья был похож на перья голубой сойки. Как обычно, ей досталось самое красивое. Мег со странным чувством наблюдала, как сестра подходит к лошади. Обида, будто проглоченная косточка, уже пустила ростки, оплетающие все внутри нее.
Под зеленым пологом парка Эльв опустилась на колени рядом с лошадью. К черной шкуре прилипли травинки. Из ран сочилась кровь. Синий подол платья стал красным, затем черным. Эльв было все равно. Она наклонилась к уху лошади и что-то прошептала. Она всегда верила, что мертвецы понимают, если говорить с ними на нужном языке. Арнелльский был достаточно близок к языку смерти. В конце концов, на нем говорили под землей те, кто познал жесткость человеческого мира. Конечно, лошадь сможет ее услышать. Другую девочку, быть может, отпугнул бы острый запах крови, навоза и соломы, но это не относилось к Эльв. Она пожелала лошади легкого пути на ту сторону. Люди в парке останавливались и глазели. Они никогда не видели такой красивой девочки. Кое-кто фотографировал. Другие вставали на колени прямо на траве, как будто узрели ангела. Мег выглянула в заднее окно патрульной машины и ничуть не удивилась. Разумеется, платье Эльв было в крови, и люди жалели ее, хотя с ней как раз ничего не случилось.
Клэр отказывалась говорить с матерью. Она даже не смотрела на свою любимую Аму. Она зажмурилась так крепко, что под веками горели солнечные пятнышки. Если она отпустит поводья, если потерпит неудачу, дух лошади станет бродить в тоске, ужасе и боли. И это будет ее вина. Это она во всем виновата. Она держала бы поводья вечно, но услышала голос Эльв.
— Nom brava gig.
«Моя отважная сестра».
Арнелльский успокоил Клэр. Напомнил о птичьем щебете и домашней спальне, обо всем безопасном, уютном и надежном. Эльв никогда и ничего не боялась. Она не шла на компромиссы, она была упряма и прекрасна. Клэр никем не восхищалась сильнее, чем сестрой.
Работники «скорой» уговаривали Клэр отпустить вожжи.
— Иди в машину, — велела Анни старшей дочери.
Сегодня весь мир вывернулся наизнанку.
— Har lest levee, — сказала Эльв сестре.
«Можешь отпустить».
Клэр открыла глаза. Какое облегчение — наконец выронить вожжи. Мать размотала их, и фельдшеры поспешно отнесли Клэр в «скорую». Девочка ощутила мучительную боль в руках. Ужасная боль все усиливалась. Руки горели, будто в кости засунули зажженные спички. Клэр хотела, чтобы в «скорой» с ней была не мать, а Эльв. Она звала сестру, но фельдшеры не хотели брать в машину никого младше восемнадцати. Клэр закричала, и птицы слетели с деревьев, а бабочки белой завесой вспорхнули с травы.
К туфлям Эльв, вымазанным кровью, прилипли травинки.
— Я нужна ей, — заявила она матери. — Говори что хочешь. Я все равно поеду.
Эльв забралась в «скорую», пока Анни умоляла фельдшеров сделать исключение для дочери. Она пристроилась на скамейке рядом с Клэр. Мег и бабушка подошли к машине попрощаться, но сквозь дверцу ничего не было видно. Эльв наклонилась.
— Se brina lorna, — прошептала она.
Клэр не понимала, что происходит. У нее кружилась голова, перед глазами все плыло. Мать тоже села в машину, повторяя, что все будет хорошо. Водитель включил сирену, так громко, что ничего больше не было слышно. Но Клэр разобрала слова сестры.
«Мы спасли ее».
ПРОЧЬ
На лечение требовалось время, по меньшей мере восемь — десять недель. Клэр пришлось сделать сложную операцию. Ей вставили металлический стержень в левое плечо, скрепили штифтами раздробленный локоть. Надели две тяжелые шины от запястий до самых плеч. Клэр не жаловалась. Она поступила так, как должно, и теперь носила знаки своей отваги. Она молчала, когда ее кормили с ложечки и переворачивали за нее страницы книги. Она даже душ не могла принять, не завернувшись прежде в полиэтилен. Единственное, что она могла делать, — смотреть в окно на Найтингейл-лейн. Если бы пострадала Эльв, она бы не позволила себя сломить и прогнала бы боль. Клэр старалась подражать сестре, но руки все еще болели, и чувствовала она себя плохо. Иногда она плакала во сне.
Клэр не говорила Эльв, что до сих пор видит сны о Центральном парке. Так глупо, так по-детски! Ей снились кошмары о траве и крови. Она приказывала лошади прыгнуть, но та спотыкалась и падала. Порой Клэр просыпалась среди ночи от собственных тихих всхлипываний. Мир становился четким, глаза привыкали к темноте, и она различала силуэт спящей Мег и очертания комнаты. Вот светлые обои с кремовыми и лимонными полосками, а вот три белых комода со стеклянными ручками, а вот высокий книжный шкаф.
