прекрасно образуется само собой, без разумного вмешательства со стороны. Всем в округе Салли известна своей добротой и здравомыслием. Когда надо, в один момент согласится побыть в субботу с вашим карапузом, заберет из школы ваших детей, даст взаймы сахару или яиц. Придет посидеть с вами на заднем крыльце, случись вам обнаружить у мужа в тумбочке бумажку с телефоном другой женщины, и сообразит, что нужно дать человеку выговориться, а не лезть к нему со скороспелыми советами. А главное, никогда потом не заикнется о ваших проблемах и никому не передаст ни слова из вашего разговора. Когда же ей зададут вопрос о ее собственном замужестве, лицо ее принимает мечтательное выражение, совершенно ей несвойственное в обычное время.
— С тех пор сто лет прошло, — только и скажет. — Это было в другой жизни.
После приезда из Массачусетса Салли пошла работать помощницей к заместителю директора средней школы. За все это время у нее не набралось бы и десятка свиданий, да и то подстроенных из романических соображений соседями, — бесплодные попытки, которые не приводили ни к чему, кроме ее же собственной двери, намного раньше, чем ей полагалось бы вернуться домой. Теперь Салли ловит себя на том, что стала чаще уставать и раздражаться — она не становится моложе, хотя выглядит по-прежнему потрясающе. Последнее время она живет постоянно в таком напряжении, что мускулы у нее на шее напоминают по ощущению пук перекрученной проволоки.
Когда от напряжения сводит шею, когда по ночам будит тревога и от одиночества старичок вахтер в школе кажется очень даже ничего, Салли напоминает себе, каких трудов ей стоило добиться, чтобы ее девочкам хорошо жилось. Антония пользуется таким успехом, что ее третий раз выбирают на главную роль в ежегодном школьном спектакле. Кайли, хоть и не подружилась близко ни с кем, помимо Гидеона Барнса, заняла первое место по округу Ниссау в конкурсе грамотеев и избрана президентом шахматного клуба. Дочери Салли всегда приглашают гостей на дни рождения и берут уроки танцев. Салли зорко следит за тем, чтобы они не пропускали визитов к зубному врачу и были в школе точно к началу занятий. Им не разрешается смотреть телевизор, пока не сделаны уроки, и засиживаться за полночь, а также болтаться попусту в торговом центре или на пятачке у Развилки. Ее дочери укоренились в местном обиходе, и отношение к ним точно такое же, как ко всем прочим, — нормальные дети, каких полно в любом квартале. Вот чего ради в первую очередь Салли покинула Массачусетс и тетушек. Вот почему она отказывается думать, чего, быть может, недостает в ее жизни.
Никогда не оглядывайся назад, наказала она себе. Не вспоминай о лебедях и о том, каково сидеть одним в темноте. Не вспоминай о вьюгах, о грозах с громом и молнией, о нерушимой любви, которой ты лишена навек. Жизнь — это чистить зубы по утрам, готовить завтрак своим детям и гнать от себя посторонние мысли; со всем этим Салли, как выяснилось, умеет справляться превосходно. Делает повседневные дела как надо и когда надо. Правда, часто видит во сне, какой был сад у тетушек. В дальнем углу — лимонная липпия, лимонный тимьян, лимонная мята. Сядешь там, скрестив ноги, закроешь глаза, и пряный лимонный аромат дурманит голову. Все в этом саду имело свое назначение, даже пышные пионы, которые оберегают от переохлаждения и морской болезни, а иногда — такие случаи известны — отводят беду. У Салли нет уверенности, что она до сих пор помнит названия разнообразных травок, которые там росли, хотя, наверное, все же различила бы по виду мать-и-мачеху и окопник, а лаванду и розмарин — по их характерному запаху.
Ее собственный садик прост и непритязателен — как раз таков, какой ей по вкусу. Живая изгородь из жиденьких кустов сирени, кизил, крохотный огородик, где и произрастает-то всего ничего: желтые помидоры да плети чахлых огурцов. Листики огуречной рассады в этот последний июньский день словно подернулись пылью от жары. Какое счастье, что есть летние каникулы! За это стоит потерпеть все, с чем сталкиваешься в школе, где ты обязана постоянно сохранять на лице улыбку. Эд Борелли, заместитель директора и непосредственный начальник Салли, выдвинул предложение наносить работникам канцелярии улыбку оперативным путем, чтобы пребывали в постоянной готовности, когда приходят с претензиями родители. Любезность — существенный фактор, напоминает Эд Борелли секретаршам в кошмарные дни, когда кого-то на время исключают из школы, и совещания наезжают друг на друга, и школьный совет грозится продлить учебный год с учетом тех дней, когда из-за плохой погоды не было занятий. Но напускное оживление опустошает, и если делать вид приходится достаточно долго, всегда есть шанс превратиться в автомата. К концу полугодия Салли обычно замечает за собой склонность даже во сне бормотать: «Мистер Борелли освободится сию минуту». Стало быть, пришло время считать дни до летних каникул и ждать, как манны небесной, последнего звонка.
Поскольку учебный год вот уже сутки как закончился, Салли полагалось бы, кажется, воспринимать окружающее в радужном свете, но чего нет, того нет. Она лишь слышит, как тяжело стучит сердце да наверху, у Антонии в комнате, надрывается радио. Что-то неладно. Ничего явного, такого, что подлежит четкому определению, — не дырка на свитере, а скорее истрепанный край, что распустился махрами пряжи. Воздух в доме словно насыщен электричеством, так что пушок у Салли на затылке встает дыбом, а белая блузка потрескивает и искрит.
Весь день у Салли такое чувство, что быть беде. Она пытается себя урезонить, она вообще не склонна верить, что можно предсказывать несчастья, поскольку нет и не было научных подтверждений, что подобного рода провидческие явления в самом деле существуют. Тем не менее, делая покупки, она берет дюжину лимонов и, не успев совладать с собой, прямо там, в овощном отделе, плачет, словно от неожиданного после стольких нет приступа тоски по старому дому на улице Магнолий. Уйдя из магазина, Салли едет мимо спортивного поля, где Кайли со своим приятелем Гидеоном играют в футбол. Гидеон — заместитель Кайли в шахматном клубе, и у нее есть подозрение, что это его голос, возможно, был решающим, когда ее выбирали президентом. Кайли — единственный в мире человек, способный ладить с Гидеоном. Когда он родился, его мать, Джинни Барнс, уже через две недели была вынуждена обратиться к врачу, таким он был — и остается — трудным ребенком. Он попросту не желает быть как все. Ни за какие коврижки. Сейчас, например, остригся наголо и разгуливает в армейских ботинках и черной кожаной куртке, хотя на улице, наверное, тридцать градусов в тени.
Салли всегда не по себе в присутствии Гидеона, она считает, что он грубый, нахальный и оказывает на других дурное влияние. Но от вида того, что он играет с Кайли в футбол, она испытывает огромное облегчение. Кайли хохочет, глядя, как Гидеон, гоняясь за мячом, спотыкается о свои ботинки. Ее не обидели, не украли — вот она, носится сломя голову по зеленому полю. День разомлел от жары — обыкновенный денек, такой же, как другие, и Салли пора бы уже расслабиться. Глупо было поддаться уверенности, будто вот-вот грядет какая-то напасть. Так она говорит себе, но втайне так не думает. Когда Антония, радостно возбужденная, приходит домой с сообщением, что получила на лето работу в кафе- мороженом у Развилки, Салли, полная подозрений, считает нужным позвонить хозяину и проверить, каковы у Антонии будут обязанности и часы работы. Мало того, она выспрашивает о подробностях его частной жизни, включая домашний адрес, наличие жены и количество иждивенцев.
— Спасибо, что поставила меня в дурацкое положение, — холодно говорит Антония, когда Салли вешает трубку. — Теперь мой хозяин точно знает, что я уже не маленькая, раз мать до сих пор водит меня за ручку.
Антония нынче носит только черное, что еще разительнее оттеняет ее рыжую шевелюру. На прошлой неделе, чтобы испытать силу ее приверженности к черной одежде, Салли купила ей белый, отороченный кружевами бумажный свитерок, за который, как ей известно, любая из подружек Антонии отдала бы полжизни. Антония бросила свитерок в стиральную машину, сыпанула туда же пакетик краски и затем отправила угольно-черное изделие в сушилку. Итогом явилось вещица до того в обтяжку, что каждый раз, как Антония ее надевает, Салли тревожится, не повторит ли она судьбу Джиллиан, сбежав с кем- нибудь из дому. Салли пугает мысль, что одна из ее дочерей может пойти тем же путем, какой выбрала сестра, — по той дорожке, что привела лишь к саморазрушению и напрасной потере времени, в том числе на три скоротечных брака без единого гроша на содержание после развода.
Антония — на то она и красотка — определенно девушка с запросами и знает себе цену. Но сегодня, в этот знойный июньский день, ее внезапно охватывают сомнения. Что, если она не такая уж необыкновенная? Если, едва ей минует восемнадцать, красота ее поблекнет, как у других, которым невдомек, что пик расцвета пройден, пока — когда уже все кончено — они не обнаружат, глядя в зеркало, что сами себя не узнают? Она всегда считала, что когда-нибудь станет актрисой, что на другой же день по окончании школы отправится на Манхэттен или в Лос-Анджелес, где ее возьмут на главную роль, как
