Джиллиан чрезвычайно разборчива в том, что по ней, а что не по ней, и имеет свое мнение по любому вопросу. Она подолгу спит, берет без спроса чужие вещи и печет потрясающее печенье, замешивая в тесто конфетки «M&Ms». Она красивая и смеется в тысячу раз чаще, чем мать Кайли, и Кайли хочется быть в точности такой, как она. Она ходит за Джиллиан тенью, без конца изучает ее и подумывает сделать себе такую же короткую стрижку — если, конечно, на это хватит пороху. Если б у Кайли исполнилось единственное заветное желание, она проснулась бы ослепительной блондинкой, какой посчастливилось родиться Джиллиан: вместо волос мышиного цвета — не то охапка сена, оставленного сушиться на солнцепеке, не то ворох нитей чистого золота.
Что еще так замечательно в Джиллиан, это — что она на ножах с Антонией. Если все будет продолжаться в том же духе, эти двое, возможно, просто в грош не будут ставить друг друга. Джиллиан на прошлой неделе пошла на праздник Четвертого июля в черной мини-юбке, взятой у Антонии, и залила ее по неосторожности кока-колой, а когда Антония позволила себе возмутиться, сказала, что нельзя быть такой нетерпимой. И теперь Антония просит у матери разрешения врезать замок в дверь своего стенного шкафа. И заявила Кайли, что их тетя — никчемное создание, неудачница, ничтожество.
Джиллиан устроилась работать в закусочной «Гамбургеры» на Развилке, и местная безусая ребятня поголовно в нее повлюблялась: заказывают себе чизбургеры, когда есть совсем не хочется, и ведрами вливают в себя лимонад и кока-колу, лишь бы побыть рядом с ней.
— Работа, — объявила Джиллиан вчера вечером, — нужна человеку, чтобы было на что гульнуть.
Подобная жизненная позиция уже вступила в противоречие с ее намерением двинуть в Калифорнию, так как ее неудержимо влечет пройтись по торговым центрам — в особенности не в силах она устоять перед обувными магазинами — и скопить не удается ни гроша.
У них в тот вечер были на обед соевые сосиски и особого сорта бобы, предположительно полезные для здоровья, хотя на вкус, по утверждению Кайли, ближе всего к автомобильным шинам. Включать в рацион мясо, рыбу или птицу Салли, несмотря на причитания дочерей, упорно отказывается. Проходя в супермаркете мимо прилавка с упаковками куриных окорочков, она невольно закрывает глаза и все равно не может до сих пор избавиться от воспоминаний о лесной горлице, которая потребовалась тетушкам для самого сильнодействующего любовного приворота.
— Скажи об этом нейрохирургу, — возразила Салли на замечание сестры о чисто утилитарной ценности работы. — Или ядерному физику расскажи, или поэту.
— Согласна. — Джиллиан все еще курит, хотя каждый раз собирается бросить с завтрашнего дня и прекрасно знает, что никто в доме, кроме Кайли, не выносит табачного дыма. Она очень коротко затянулась, как будто от этого кому-нибудь могло стать легче. — Давай, найди мне поэта или физика. Имеются такие поблизости?
Кайли понравился этот щелчок по носу их безликого пригорода, где нет ничего примечательного, зато пересудов ходит — хоть отбавляй. Скажем, взъелись все, как один, на ее приятеля Гидеона, особенно с тех пор, как он наголо обрил голову. Он, правда, уверяет, что ему наплевать, что у соседей в большинстве куриные мозги, но стал в последнее время раздражаться, когда ему скажут что-нибудь в лицо, и, если на Развилке, проезжая мимо, посигналит машина, вскинется весь, будто ему нанесли личное оскорбление.
Люди прямо-таки ищут случая почесать языки по малейшему поводу. Чуть что не совсем обычное, не такое, как у всех, — уже годится. Вот и на их улице, к примеру, успели обсудить, что Джиллиан снимает лифчик от купальника, когда выходит загорать на задний дворик. Всем в точности известно, какая у нее на запястье татуировка и то, что на празднике Четвертого июля она пропустила полдюжины, если не больше, банок пива, а после не постеснялась наотрез отказать Эду Борелли, когда он пригласил ее съездить куда- нибудь вдвоем, хотя он как-никак замдиректора школы и притом — начальник ее сестры. Соседка Оуэнсов, Линда Беннет, запретила местному оптику, с которым она встречается, заезжать за ней засветло, настолько ей неспокойно, что в доме рядом живет женщина с такой внешностью, как у Джиллиан. Все сходятся на том, что сестру Салли трудно раскусить. Иной раз столкнешься с ней в бакалейном отделе, начнет зазывать тебя приехать к ним домой, посмотреть, что про тебя скажут карты таро, а в другой раз поздороваешься с ней на улице — лишь глянет сквозь тебя, будто находится за тысячу километров, где- нибудь в Тусоне, где жизнь куда как интересней.
Что касается Кайли, она считает, что в присутствии Джиллиан жизнь становится интересней везде, — даже такая дыра, как их квартал, засверкает, при должном освещении, яркими красками. Сирень с ее приездом совершенно обезумела, словно отдавая дань ее красоте и изяществу; перекинулась с заднего дворика вперед, нависая лиловым шатром над оградой и подъездной дорожкой. Сирени не положено цвести в июле, это просто ботанический факт — так, по крайней мере, считалось до сих пор. Девчонки по соседству уже стали шептаться, что, если под Оуэнсовой сиренью поцелуешься с парнем, которого любишь, он будет навеки твой, хочет того или нет. Из Университета штата Нью-Йорк в Стони-Брук прислали двух ботаников изучать строение цветка у этих феноменальных растений, которые, ломая все и всяческие сроки, разрастаются как сумасшедшие и цветут все пышнее с каждым часом. Салли не пускала ботаников к себе во двор, гнала их прочь, окатывая водой из кишки для поливки сада, но ученые время от времени все равно приезжали и, сидя в машине напротив того места, откуда ведет дорожка к дому, с тоской взирали на недосягаемые экземпляры и обсуждали, этично ли будет махнуть через газон, вооружась садовыми ножницами, и отхватить вожделенный образчик.
Впрочем, так или иначе сирень оказывала воздействие на каждого. Вчера Кайли проснулась поздно ночью и услышала, что кто-то плачет. Встала, подошла к окну. Внизу, у кустов сирени, стояла ее тетя Джиллиан, вся в слезах. Кайли наблюдала за ней, пока Джиллиан не вытерла глаза и не вынула из кармана сигарету. Кайли на цыпочках вернулась назад, с твердым убеждением, что и она когда-нибудь будет обливаться слезами ночью в саду — не то что ее мать, которая в одиннадцать как штык уже в постели и у которой, похоже, вообще нет в жизни такого, из-за чего стоило бы плакать. Интересно, пролила она хоть слезинку об их с Антонией отце или, может, к тому моменту, как он умер, уже утратила способность лить слезы?
А во дворе, из ночи в ночь, Джиллиан все продолжала оплакивать Джимми. Никак не могла перестать, даже теперь. Она, которая клялась когда-то ни в коем случае не поддаваться безраздельно страсти, попалась на крючок как миленькая. Сколько времени — почти весь этот год — старалась взять себя в руки и набраться духу уйти, хлопнув дверью! Сколько раз писала на бумажке имя Джимми и в первую пятницу месяца, когда луна вступает в первую четверть, сжигала ее, пытаясь избавиться от влечения к нему! И ничего не помогало. Двадцать с лишним лет с кем только не флиртовала, с кем не спала, никогда ничем себя не связывая, — и надо же, после всего этого влюбилась в такого, как он, испорченного до мозга костей, так что, когда они, сняв в Тусоне дом, перевезли туда мебель, из дома в тот же день сбежали все мыши, — видно, даже у мыши-полевки больше ума, чем у нее!
Теперь, когда Джимми нет в живых, он кажется ей куда лучше. Джиллиан не в силах забыть, какими жгучими были его поцелуи, и от одних воспоминаний об этом всю ее переворачивает. Он просто испепелял ее заживо, умел это сделать в одну минуту — такое не так-то легко забывается. Она надеялась, что хотя бы перестанет цвести эта проклятая сирень, запах которой ее преследует по всему дому, по всему кварталу и даже, честное слово, чувствуется иногда в «Гамбургерах» на Развилке, хотя дотуда как минимум полмили. Для местных жителей эта сирень — целое событие, ее фотография уже появилась на первой странице журнала «Ньюсдей», но Джиллиан просто не знает, куда деваться от ее неотвязного аромата. Он пропитывает собою одежду, пристает к волосам, — может быть, она оттого и курит так много, стараясь перебить благоухание сирени терпким духом горелого табака.
К ней постоянно возвращается мысль о том, почему Джимми целовал ее с открытыми глазами — для нее было потрясением обнаружить, что он за ней наблюдает. Если мужчина даже во время поцелуя не позволяет себе закрыть глаза, значит, он стремится при любых обстоятельствах неизменно утверждать свою власть. У Джимми где-то на донышке глаз всегда сохранялся холодный блеск, и Джиллиан, целуясь с ним, невольно ощущала, что это несколько напоминает сделку с дьяволом. Такое у нее было ощущение — особенно когда при ней другие женщины держались естественно и свободно, не опасаясь окрика от мужа или друга.
«Я же сказала тебе, не ставь здесь машину», — говорила у кинотеатра или на блошином рынке своему мужу какая-нибудь женщина, и у Джиллиан слезы навертывались на глаза от этих слов.
