— Хорошо. Ладно. Даже прекрасно. В таком случае, слушайте. Вчера эти двое поженились.
Глаза Фриды равнодушно отметили, что медные поручни лифта давно не чищены. Потом — что лифт останавливается, а значит, уже седьмой этаж. Лифт был давнишний, еще с тех времен, когда кабинку окружали медными ажурными решетками и снабжали стеклянными дверьми. Но работал он исправно. Служащие отеля, конечно, не имели права им пользоваться.
— Вы слышали, что я сказала? — уточнила Марианна. — Вчера мы все это и провернули. Сначала поехали в мэрию, там их записали, а потом порулили к Нику в Уилтшир. Всю ночь хлестали шампанское. А утром мы позвали одного священника из церкви, не англиканской, конечно, и он опять их поженил. Это мы уж просто для смеху. А сегодня целый день веселились у нас дома. Позвонили родителям и им рассказали. Ну, в общем, такая история. Муж и жена. Умереть можно. — Марианна просто покатывалась со смеху, рассказывая об этом. — Да вы не переживайте. Он вас всерьез и не воспринимал. Вы не из наших как- то… — Девушка обвела глазами вестибюль седьмого этажа. — Вы как-то отсюда.
— Теперь мне понятно, почему вы так пьяны, — кивнула Фрида. — Праздновали, значит. Вы знаете, конечно, что пьянство и бессонница катастрофически сказываются на эпидермисе. Ну, на коже лица, — добавила она, поняв, что ее собеседница более чем озадачена. — Однажды утром вы проснетесь и увидите, что из зеркала на вас смотрит не юное и свежее личико, а старая морда с обвисшей кожей, лет эдак на сто. Я уже вижу у вас морщины.
Фрида повернулась, вышла из лифта и стала спускаться по лестнице к себе на этаж. Собственно, даже побежала. Оказавшись в своей комнатке, захлопнула дверь и загородила ее стулом. Плакать она не собиралась. Как дочка врача, она прекрасно знала, что с физической точки зрения разбитых сердец не бывает, но только теперь поняла, почему люди избрали такой термин. Очень сходное ощущение. Забралась в постель, прижала колени к груди. И стала вспоминать, что там еще было в письме матери о вещах, которые следует сделать, расставаясь с парнем. Потом бросила думать об этом и принялась раскачиваться на кровати. Любовь — это нечто иррациональное, нет даже доказательств того, что она существует где- либо, кроме человеческого воображения. Стала подсчитывать трещинки в стене. Вскоре заснула, и ей ничего не приснилось. Просто было жарко и как-то пусто. И болела грудь, будто ее кто-то ударил, даже во сне она чувствовала эту боль. Пыталась проснуться, но не могла. И только когда Ленни принялась стучать в дверь, потому что из-за стула не могла открыть ее, Фрида открыла глаза.
— Господи, как ты меня напугала, — сказала Ленни, когда она наконец встала и отворила дверь — Я уж подумала, что ты впала в кому.
— Не надо пугаться из-за меня.
Ленни, сузив глаза, глянула на нее повнимательнее.
— Понятно. Не буду, если это то, к чему ты стремишься.
— У меня все прекрасно.
Фрида отвернулась. Она сама чувствовала, как ужасно выглядит: лицо заспанное, на щеках красные полосы от подушки.
— Вижу. Но все равно я рада, что ты пришла в себя и разобралась, что этот тип собой представляет. Кстати, он только что выписался. Уехал из отеля.
Чтобы удостовериться в этом, она поздно ночью поднялась к нему в номер. В коридоре седьмого этажа никого не было. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был звук льющейся воды, кто-то принимал душ. Фрида достала мастер-ключ и отворила дверь. Пусто. Номер уже убрали. Наверное, сюда пришлось прислать целый десант уборщиц из-за его неаккуратности. Выдвинула ящик стола, чтобы убедиться, что он не забыл выгрести оттуда наркотики. Иначе его могли настигнуть крупные неприятности. Все было в порядке. Лишь стопка почтовой бумаги со штампом отеля лежала на самой середине стола. На верхнем листке чернилами написано: «Это должна была быть ты». Фрида взяла этот листок, сложила его и сунула в карман. Почувствовала, что эти слова отпечатались в ее сознании навсегда. И теперь не могла думать ни о чем другом. Прилегла на постель, которую когда-то разделила с ним, попыталась думать. Никакие мысли не шли в голову. Только эти слова крутились и крутились в памяти. Не избавиться ей от них.
Пробило пол-одиннадцатого, настал час привидения. До ее слуха донеслись громкие голоса, сначала о чем-то закричал мужчина, в его тоне звучала обида, как будто этого человека обманули и он только что это обнаружил. Он едва мог отчетливо произносить слова. Фрида встала с постели и подошла к двери. И вдруг расслышала: «Я думал, что ты любишь меня».
Они эхом отдались в ее ушах. Ей показалось, что в эту минуту может произойти что угодно, и она медленно распахнула дверь. В коридоре стоял какой-то мужчина в темном костюме. Молодой, довольно красивый, прямо перед дверью номера 707. Ей послышалось, что он плачет.
— Вас зовут Майкл Маклин? — спросила она, но ответа не услышала.
Этот мужчина был тут, но одновременно где-то далеко. Фрида замерла на пороге номера и наблюдала, как он исчезает. Вот стали размываться и таять руки, ноги, постепенно рассеивался темный силуэт туловища, потом голова. В следующую минуту его уже не было. Это произошло очень быстро, она не успела и моргнуть. Остался только крохотный кружок света на полу, такой неясный, что напомнил ей помутнения, которые образуются на радужной оболочке глаза у больного катарактой. Вот исчезло и это пятнышко.
Фрида вернулась к себе и рухнула в кровать, прямо не раздеваясь. А утром собрала свои вещи.
— Ты что, оставишь меня одну в этой крысиной дыре? — спросила Ленни.
Фрида обняла подругу.
— Я не собираюсь оставаться тут, чтобы заниматься тобой, — сказала она суровым тоном. — Это твое дело.
— Ну ладно. Я бы все равно тебя не послушала.
И обе рассмеялись. Самая замечательная дружба — это та, которая длится краткий миг. Останься Фрида тут подольше, между ними неизбежно наступила размолвка; разный образ жизни сделал бы для них невозможным ни понимать, ни дорожить друг другом. Но сейчас другое дело. Сейчас обе хлюпали носом.
Перед тем как окончательно покинуть «Лайон-парк», Фрида подошла к стойке и попросила Мег об одном, самом последнем одолжении. Сказать ей адрес, который Джеми оставил, когда выписывался из отеля.
— Если меня застукают за таким делом, я лишусь работы, — строго сдвинула брови Мег.
— Это не единственное, из-за чего ты можешь потерять работу. Или, например, потерять сестру. Кажется, такие дела называются сводничеством? Или ты назвала бы их сестринской заботой?
— Почему бы тебе не заткнуться? Ты понятия не имеешь, каково приходится тем, кто должен сам о себе заботиться.
— Дай мне его адрес. И можешь заботиться о себе, сколько тебе угодно.
Мег быстро черкнула несколько слов. Ясно. Где-то в Кенсингтоне.
— Не проболтайся только, от кого ты это получила.
Фрида вышла наружу. Ее чемодан был совсем не тяжелый. Не так уж многим она владела в жизни. Да и из того большую часть оставила дома, в Рединге.
Улица была очень живописной, особенно ее украшали многочисленные деревья, дававшие обильную тень. Явно аристократический квартал. Дом, в котором жили сестры, оказался красивым особняком в эдвардианском стиле, однако что-то в его облике неуловимо напоминало свадебный торт. Белый известняк, пять этажей, от улицы его отделял частный скверик, сейчас отданный во власть двух мелких черных псов, гонявших воробьев.
Фрида присела на скамью у кованой решетки, окружавшей сквер. Эта ограда была такой древней, что поросла желтоватым мхом, ставшим от старости твердым, как кирпич. Виднелся небольшой пруд, возле которого с шумом возилось несколько детей.
Небо потемнело и нахмурилось. Сейчас в нем уже ничего не оставалось от ясной голубизны лета или того глубокого индиго, который царствует на сентябрьском небосводе Лондона. Отец рассказывал когда-то, что у смертельно больных развивается странная зависимость от непогоды и что гораздо больше смертей приходится на жаркие удушливые дни или на время сильных снегопадов. Есть и еще одна зависимость:
