легкомыслие. Она была рада, что нашла брата. Фридерика позвонила домой и коротко объяснила матери, что Стефан очень изменился и она должна будет принять сына таким, каким он предстанет перед ней. Однако Фридерика сомневалась, что мать, охваченная радостью, поняла, о чем, собственно, идет речь. Фридерика боялась, что любые душевные порывы матери, будь то радость или гнев, повлияют на Стефана так, что парень еще больше замкнется.
Сейчас, когда он сидел с ней рядом, Фридерика думала о том, что отныне уже не оставит его одного. Во время своего недолгого путешествия Стефан нашел для себя нечто важное — цель, к которой теперь будет стремиться. И если он проявит такую же настойчивость, как во время инцидента с курткой, то цели этой он достигнет довольно быстро.
Стефан рассказывал сестре о том, какие типы самолетов он видел на аэродроме. Он называл города и страны, которые с балкона аэровокзала, откуда он смотрел на взлетающие и приземляющиеся самолеты, показались ему не такими далекими, как раньше. А когда его рассказ подошел к концу, он снова повторил:
— Думаю, что долго ждать не придется… Года два, не больше, вот увидишь. И тогда я полечу за границу, как мой друг Ханне. И тоже с аэродрома Шёнефельд…
— А поступать в офицерское училище ты уже расхотел? — поинтересовалась Фридерика.
Стефан ответил не сразу. Он ждал этого вопроса, но не от Фридерики, а от отца или от матери. Задумавшись, он подыскивал такой ответ, который убедил бы сестру и удовлетворил родителей. В голову приходили различные доводы, но их, видимо, было слишком много, и он не знал, какой же из них самый убедительный. Однако если долго медлить, Фридерика может подумать, что он не уверен в себе. И потому он ответил довольно быстро и решительно:
— Об офицерском училище я уже достаточно помечтал. Дома я просижу не больше трех лет, а потом завербуюсь и уеду куда-нибудь подальше, как это сделал Ханне.
— А что скажет отец?
— Какое ему до этого дело? Это моя жизнь, и я хочу распорядиться ею по-своему. После окончания десятилетки я не буду никуда поступать, а завербуюсь. И если я хочу плавать, то мне нужно приобрести такую специальность, которая пригодится на корабле. Терять же время попусту я не намерен.
— И ты полагаешь, что все будет так просто, как ты говоришь? Смотри, как бы тебе не застрять на полпути. А потом не забывай, ты ведь еще не достиг совершеннолетия.
— Пойми же, наконец, что это моя жизнь и я хочу ее прожить по-своему, а не так, как это мыслят другие. Если я и стремлюсь приобрести профессию, то только для себя, а вовсе не для отца! — Выпалив все это, Стефан уставился в окошко на серый, безрадостный ландшафт. Излишняя горячность свидетельствовала о его неуверенности — он, конечно, боялся спорить по этому поводу с матерью, а тем более — с отцом.
— Таким образом ты никого не убедишь, — остудила пыл брата Фридерика, — и меньше всего отца.
— Ну и что? Главное заключается в том, что я знаю, чего хочу. У меня есть цель.
В эти минуты Стефан вновь сделался похож на шестнадцатилетнего юнца, который тем больше упирается, чем отчетливее понимает, что взрослые все-таки имеют право высказывать свое мнение относительно его будущей судьбы, и старается вину за собственные ошибки переложить на родителей.
Фридерика сбавила скорость. Ей стало немного грустно от того, что Стефан так холодно прореагировал на слово «отец». Кто-кто, а Фридерика хорошо знала, как отец переживает за него, как стремится предостеречь его от ошибок, подобных тем, какие в свое время совершил сам. Она понимала: отцу хочется, чтобы сын пошел по его пути, стал продолжателем его дела. Что ж, многие отцы мечтают о том, чтобы их дети осуществили то, чего по тем или иным причинам не удалось им самим. Но не менее закономерно и желание сыновей идти своим путем. И отцы должны в конце концов примириться с их выбором, как бы обидно и горько им ни было.
Стефан откинулся на спинку сиденья.
— Знаешь, Рике… — уже тише и спокойнее начал он, и Фридерика, не видя его лица, почувствовала, что брат смотрит на нее.
Она улыбнулась ему и, не поворачивая головы, прибавила газу. Она хотела как можно скорее попасть домой, чтобы передохнуть до работы — привести себя в порядок, посидеть немного в своем кресле и подумать о чем-нибудь приятном.
— Знаешь, Рике, — повторил Стефан, — мне хочется жить там, где происходит что-то важное, а не там, где все до мелочей известно наперед. Плохо, когда знаешь, каким будет завтрашний день и послезавтрашний… Правда, есть люди, которых размеренная жизнь вполне устраивает, но я так не могу и не хочу… И хотя человек не может знать заранее, как он проживет свою жизнь, все-таки есть люди, которые умеют сделать ее насыщенной важными событиями… Ну а есть и такие, которые проповедуют скучную жизнь, называя ее чуть ли не самой лучшей.
— Это как же?
— А вот послушай! Скажи, разве можно считать жизнь интересной, если ты заранее знаешь, как она пройдет до самой пенсии, а? Школа, курсы профессионального обучения, производство, повышение квалификации и снова производство. Более того, тебе даже известна дата, когда ты в первый раз получишь пенсию. Я лично получу ее в две тысячи двадцать пятом году, в октябре месяце. И это интересная, полная приключений жизнь? Приключенческие будни, не так ли? Все это чепуха! Не лучше обстоят дела и у того, кто решится связать свою судьбу с армией. Там точно известно, когда тебя должны повысить в звании, когда ты можешь поступить на учебу в академию и какую должность получишь после ее окончания… И это жизнь?.. Будто тебя кто-то заводит ключом. Заведет, поставит, нажмет какую-то педальку, и ты станешь маршировать, пока завод не кончится…
Фридерика не пыталась перебивать брата, а он, сделав небольшую паузу, продолжал:
— А если ты сделаешь что-нибудь не так, как тебе предписано, то все сразу начнут сердиться — родители, учителя, наставники. Еще, чего доброго, обидятся, оскорбятся. А почему, спрашивается? Только потому, что они не этого от тебя ждали. А какие доводы они приводят, чтобы переубедить тебя! Например, что у нас человек может стать кем угодно, даже космонавтом. Может, конечно, но надо учесть, что на семнадцать миллионов жителей приходится один, ну, пусть два космонавта… Нет, Рике, вся наша жизнь заранее запрограммирована… Какая скука! — Он затряс головой.
Фридерика молчала. Ей многое хотелось сказать брату, но она решила выслушать его до конца. С чем-то Фридерика была готова согласиться, против чего-то возразить, но она понимала, что сейчас брата вряд ли интересует ее мнение.
Наверное, парням постарше мысли Стефана показались бы смешными. Они давно перестали искать смысл жизни, а искали лишь развлечений. Да и сама Фридерика никогда всерьез над этим не задумывалась, а пассивно ждала чего-то и… надеялась. А вот Стефан хочет жить по-иному, Фридерика нажала на педаль газа. Мотор заревел, машина завибрировала.
А еще Фридерика поняла, что по возвращении Стефана домой проблемы, о которых он мучительно думает, вряд ли удастся разрешить безболезненно.
Батальон только что пообедал и готовился к занятию, на котором предстояло опять отрабатывать приемы посадки и высадки вертолетного десанта. И хотя время обеденного перерыва уже кончилось, никто не приказывал ротам строиться.
Прибыл рядовой Фихтнер и доложил майору Пульмейеру, что задержана американская машина. Майор оставил Ульриха в роте, подменить солдата, который утром, выпрыгивая из стоявшего на лужайке вертолета, вывихнул ногу.
Офицеры совещались у командира батальона, а полковник Бредов в это время стоял на поляне, прислонившись к сосне, и ждал, когда наконец появятся солдаты. Он уже с полчаса как ушел с позиций и теперь стоял и смотрел на вертолеты, замершие на лугу. Вертолетчиков не было видно: то ли они спали в кабинах, то ли сидели в палатке-столовой и пили с Шанцем кофе, рассказывая о своих друзьях, которые уже уволились из армии.
С некоторых пор полковник Бредов потерял интерес к подобным разговорам и сторонился тех, кто их затевал. Вот и сегодня он отказался от предложения Шанца выпить по чашечке кофе. Правда, сейчас
