лейтенанту было всего двадцать три года, а ему, полковнику, опытному офицеру, — без малого пятьдесят.
Полковник завидовал проштрафившемуся лейтенанту и охотно поменялся бы с ним местами. То, что сегодня придется пережить лейтенанту, через несколько месяцев начисто забудется, а вот то, что пережил он… Полковник был многим обязан этому лейтенанту, ведь тогда, на лугу, Бредов уж не мог изменить создавшуюся ситуацию. Еще никогда в жизни Бредов не испытывал подобной беспомощности. А лейтенант Анерт помог ему, избавил его и батальон от самого худшего, что могло произойти. Такие услуги не забываются.
И вдруг полковник Бредов подумал о своем сыне. В этом году его произведут в лейтенанты, а в августе или сентябре он будет назначен на должность командира мотострелкового взвода. Вспомнив об этом, Бредов захотел, чтобы его сын был похож на Анерта, чтобы он, как и этот лейтенант, помимо специальных военных знаний и навыков, которые приобретет в офицерском училище, обладал способностью правильно разбираться в обстановке, верно ее оценивать, а уж потом действовать. Сам полковник утратил такую способность, а может, никогда и не обладал ею.
Лейтенант Анерт, который все еще стоял около машины, вдруг почувствовал озноб. «Как часто в жизни успех соседствует с неудачей! — думал он. — Как все переменчиво! Еще вчера меня во всеуслышание хвалили за то, что я в ночных условиях без происшествий привел батальон в заданный район, а сегодня ругают и даже хотят наказать. Но все было бы не так плохо, если бы речь шла только обо мне. В дивизии имеются десятки, даже сотни командиров взводов и рот, которые на следующих учениях окажутся перед подобным выбором. Их, конечно, предупредят об этом случае, и тогда они, принимая решение, начнут медлить, опасаясь действовать самостоятельно. Дискуссии и жаркие споры по этому поводу в дивизии уже начались и продолжаться будут довольно долго…»
— Ну, пошли! — сказал Нойцман лейтенанту и повел его в зал, где заседала конфликтная комиссия.
За столами, стоявшими в виде буквы «П», сидели человек двадцать. Перед ними на специальном стенде висели различные таблицы, графики и карты. Некоторые из карт были похожи на схемы, которые Анерту пришлось вычерчивать перед учениями. Около стенда стоял мужчина с бородкой и держал в правой руке длинную деревянную указку. В зале находились секретарь райкома, председатель сельхозкооператива, два агронома, несколько ученых-селекционеров и бургомистр Барсекова — единственная женщина среди стольких мужчин. Она беспрерывно курила, часто окидывая лейтенанта взглядом, полным дружелюбного любопытства.
Анерт решил, что будет слушать других и отмалчиваться, а чтобы случайно не сорваться, изредка станет посматривать в сторону дружелюбно настроенной женщины-бургомистра.
Первым выступал Майер. Он говорил негромко, но внушительно, как учитель, который объясняет своим ученикам важную тему. Анерт слушал Майера, стараясь не смотреть на него, и улавливал в его голосе нотки легкого злорадства. Майер говорил о цели осушения болот, об уже осушенных площадях, о затратах, с которыми это связано. Все это лейтенант Анерт выслушал довольно спокойно. Насторожился он только тогда, когда Майер сказал, что бронетранспортеры потравили опытное поле.
Оказалось, что поле было засеяно пшеницей по специальному указанию министерства сельского хозяйства. Все сельхозкооперативы, в которых имелись заболоченные участки, с нетерпением ожидали результатов этого эксперимента, чтобы иметь представление, насколько выгодно их осушать. Майер в своем выступлении довольно подробно говорил о том, чего именно они ждали от этого участка, а затем назвал сумму причиненного ущерба, которая оказалась довольно внушительной и удивила не только лейтенанта Анерта, но и большинство присутствующих специалистов.
И лишь только на женщину-бургомистра приведенные цифры, казалось, не произвели должного впечатления. Она все так же дружелюбно смотрела на лейтенанта зелеными глазами, от уголков которых отходили еле заметные морщинки.
Заключая свое выступление, Майер еще раз назвал сумму убытков — двадцать тысяч марок! Положив указку на стол и вытерев перепачканные мелом пальцы, он сказал:
— Однако помимо этого мы понесли несравнимо больший моральный ущерб, который невозможно выразить никакими цифрами. Это я утверждаю как лицо, ответственное за проведение данного эксперимента. — Тут Майер указал на Анерта и повысил голос: — И все это сделал вот этот безответственный офицер, неспособный отличить простой луг от поля. Он промчался на своей машине, не обращая внимания на посевы…
Когда Майер закончил речь и сел на место, все присутствующие повернулись к Анерту, ожидая, что он скажет в оправдание. Но лейтенант молчал, уставившись неподвижным взглядом на свои скрещенные руки, лежавшие на столе. Он смотрел на короткие редкие волоски, росшие на пальцах, которые почему-то напомнили ему скудную растительность на склоне того холма, где они отрывали окон для взвода. Сейчас Анерту очень хотелось вернуться в тот окоп. Там он знал, что ему делать. Именно там к нему пришел первый успех, от которого теперь не останется а следа. Он сам растоптал собственный успех.
Что ему говорить, он не знал, потому что никакие слова не могли улучшить его положения. Никто не станет его защищать, даже майор Зигель, который вчера, после того как закончился последний этап учений, по-дружески похлопал его по плечу, а затем так тепло обнял, что у лейтенанта от радости даже горло перехватило. Бредов тоже вряд ли станет ему помогать. Каждый раз, когда полковник во время учений встречался с солдатами из взвода лейтенанта Анерта, он испытывал раздражение и злость.
«Ничто и никто мне не поможет, тем более что в данной ситуации им нужен козел отпущения. И им буду я…» — думал Анерт.
Неожиданно к полковнику Бредову с вопросом обратился Нойцман:
— Скажите, товарищ полковник, что это были за учения и как они проходили?
Полковник Бредов, ни на кого не глядя, коротко объяснил, что учения проводились в целях дальнейшего совершенствования боевой подготовки, на них присутствовали представители Объединенного командования стран — участниц Варшавского Договора, а также инспектора министерства национальной обороны, которые за отдельные этапы учений поставили оценки «хорошо» и «отлично». Окончательные же результаты пока не объявлены, но и общая оценка должна быть высокой.
— В таком случае разрешите поздравить вас! — с чувством воскликнула Рут Древен.
— Меня лично интересует, чем занимался на учениях лейтенант Анерт, — сказал Нойцман, положив руки на край стола. — Как он показал себя?
— Отлично. Его взвод признан одним из лучших в дивизии, — ответил майор Зигель.
— Вот это я и хотел узнать, — заметил Нойцман. — Продолжая наш разговор, мы не должны об этом забывать.
Услышав это, Анерт стал более внимательным. Последние слова Нойцмана могли оказать влияние на дальнейший ход обсуждения.
— Но ведь мы говорим о поле, — поднялся председатель кооператива, худой и длинный мужчина в сапогах. — Пусть товарищ лейтенант не молчит, а объяснит свой поступок,
— Правильно, — поддержал его Майер, — пусть объяснит!
Анерт снова уставился на свои руки, которые почему-то задрожали. Ему казалось, что все заметили это, и он решил начать говорить только тогда, когда дрожь уймется.
…И лейтенант невольно вспомнил, как вот этими самыми руками он стащил Литоша с места водителя, когда тот на его требование ехать ответил: «Нет!»
— Нет, — сказал Литош, — я не могу!
По голосу водителя Анерт почувствовал, что это не отказ, а скорее просьба.
— Ехать по посевам — это все равно что разрушить дом, я так считаю.
Лейтенант хотел громко и решительно повторить свой приказ, но понял, что не сможет заставить Литоша ехать дальше, даже отдав более категоричный приказ.
— Выбора у нас нет! — выпалил Анерт и столкнул Литоша с сиденья.
Тот даже не попытался сопротивляться. Солдаты, сидевшие в бронетранспортере, не проявили никакого интереса к происшедшему. На свое место Литош сел лишь тогда, когда поле осталось позади. Он даже обернулся назад, словно хотел сквозь броню рассмотреть, как теперь выглядят посевы, по которым они только что проехали. А Анерт вел себя так, будто ничего особенного не произошло…
