Должно быть либо искусство, либо политика – почаще, доктор, прислушивайтесь к фюреру!
В этот момент вошел секретарь:
– Прибыл господин Кикебуш, ожидает в приемной.
– Пусть войдет, – сказал с досадой доктор. – Лени, прошу прощения, у меня очень важный, но, надеюсь, очень короткий разговор. Пожалуйста, не уходите, мы с вами скоро продолжим. Можете даже остаться здесь, думаю, вам будет интересно.
Вошел лысеющий мужчина, коренастый, в темном костюме, без галстука, по виду – какой-то интендант- хозяйственник.
Доктор приготовился вести свою игру – сверкнул большими темными глазами, поджал губы и вдруг спросил:
– Вам известно, что фюрер лает?
Повисла зловещая пауза.
– Как… лает? – не понял Кикебуш. – Как может фюрер лаять?
– Вы, наверное, давно не бывали на больших митингах. Или, видимо, стояли рядом с трибуной. А нужно было отойти куда-нибудь подальше, в самый конец Майского поля. И тогда вместо «Хайль!» вы бы услышали собачий лай! Эхо, господин Кикебуш, эхо! И вы ведь даже не понимаете всю серьезность ситуации!
Доктор встал. На нем был хороший серый костюм в элегантную полоску, с большими и заостренными по последней моде лацканами. Только белую сорочку, как обычно, хотелось заменить на размер поменьше. Его густой голос стал звучать угрожающе:
– Массовые собрания и выступления фюрера – это не просто наши традиции, не просто дань сложившемуся ритуалу. Это – движущая сила рейха! Это – обращение в наши ряды непосвященных и необходимый глоток воздуха для старых бойцов. Это не просто – собрались и поговорили, господин Кикебуш!
В этом месте, по сценарию, собеседник, наверное, должен был провалиться под землю. Но тот, как видно, и не такое повидал. Его лицо стало еще более удивленным:
– Так против законов природы не пойдешь. Те, кто стоят позади, должны же что-то слышать. Поэтому рядом с ними и стоит задняя линия громкоговорителей. Они слышат сначала ее, а потом доносится звук от трибуны, вот и получается эхо. Звук имеет свою скорость, – тут он позволил себе шутку, – и если мы развернули в обратную сторону свастику, то это не значит, что мы сможем заставить звук лететь быстрей!
– Тогда заставьте его лететь медленней. Мне смешно все это слушать. Хотите – с сачком бегайте за эхом. Проект нового стадиона в Нюрнберге на четыреста тысяч зрителей только что получил Золотую медаль на Всемирной выставке в Париже. Там не должно быть лая! Выбора у вас нет, Кикебуш. Лучше буду лаять я, чем он. Но лаять я буду недолго. Сразу укушу. Больно. Свободны.
Кикебуш ушел. Доктор устало сел напротив нее.
– А это кто? – спросила Лени.
– О, это монстр. Решает любые вопросы. Его нужно только напугать как следует.
– И вы что, действительно думаете, что сможете изменить скорость звука? – улыбнулась Лени.
– Мир не знает наших возможностей. Нам они ведомы.
Лени давно уже опаздывала, ее ждали друзья, и проводить дальше время в этом бывшем танцзале ей совершенно не хотелось.
Доктор это понял и стал закругляться:
– Лени, вы как всегда слишком прямолинейны и откровенны. И очень умны. За это мы вас и любим. И терпим. Но ваш ум слишком уж зашорен и нацелен исключительно на совершенствование того, чем вы занимаетесь в данный момент. Заканчивайте быстрее «Олимпию». Ставьте мир по стойке «смирно». У наших итальянских друзей на следующий год в Венеции впервые пройдет кинофестиваль. И дай бог вашей картине выиграть у американцев. Берегитесь, они выставляют первый полнометражный диснеевский мультик! Победите-ка «Белоснежку» – для начала!
Лени была уже в дверях, когда он вдруг спросил:
– Лени, как вы думаете – раз кино стало звуковым и получило цвет, может, пора уже подумать о генераторах запаха в кинотеатрах?
– Лени, как твой фильм? – спросил Макс. – В прошлую субботу тут даже специальный номер тебе посвятили. Танцоры наклеили седые бороды и, изображая подряхлевших греческих богов, пели про премьеру «Олимпии», которую, если повезет, увидят их боги-внуки.
– Первую часть собрала. За вторую сажусь в понедельник. Герберт показал мне музыку, я под впечатлением.
– Кстати, Лени, по поводу музыки: у нас для тебя сюрприз. Готовься, сегодня мы тебе кое-что покажем. Но с одним условием. Ты должна ответить мне на вопрос.
– Эрик, балбес, у тебя всегда один и тот же вопрос ко мне. Сплю ли я с фюрером. Я не права?
Все заулыбались, Вальтер нахмурился.
– Да нет же, Лени, я хотел просто узнать – ты ему уже показала?
– Смотря что.
Тут уж началось настоящее веселье.
В кабаре перекрыли выход – до полуночи возле туалетов встали два громилы в костюмах Микки-Мауса, у каждого на груди было написано:
Сопровождалось все это вакханалией на сцене и дикими плясками в зале:
пело несколько десятков голосов, заглушая инструменты.
– Эрик, дорогой мой, если люди нравятся друг другу, то неужели им обязательно друг с другом спать? Тебе, кстати, над этим пора уже задуматься. К тому же я не в его вкусе, а он не в моем.
– А каков он на самом деле?
– О, ты не оригинален со своим вопросом. Можно я сегодня ограничусь дежурным ответом? Он не поддается никакому определению и полон противоречий. И еще он обладает огромной силой внушения, способной переубеждать даже противников.
– Гениален, но опасен, – отстучал свою депешу Георг.
– Чем он опасен, скажи мне? – не выдержал Вальтер. – Тем, что твои дети не будут до 1982 года платить ежегодно чудовищные деньги, которые непонятно кто и за что нам назначил в качестве репараций? Тем, что он прекратил двенадцатилетнюю говорильню? Тем, что ты, наконец, работаешь за кульманом в бюро на Паризерплац и создаешь для потомков город мечты, а не торгуешь угольными брикетами на Хакишер Маркт? Что на своем мотоцикле ты можешь доехать к матери под Кёльн за восемь часов, а не за два дня? Или тем, что в ее деревне уже не хозяйничают французы? Мне впервые не стыдно за свою страну. Она наконец-то имеет право голоса. Да, некоторые ее ненавидят. Но мы есть, и с нами нужно считаться. Нас в стране большинство, Георг. Девяносто два процента. Пожелай счастья своему народу.
– Зигги, не распаляйся, – улыбнулся Эрик. Вальтера они звали так не по тому, что им нравилось имя Зигмунд. Просто в конце подобных споров друзья предлагали ему встать на стол и громко крикнуть «Зиг Хайль!».
– Ковроед, – это уже был Макс.
– Кто ковроед? – удивился Эрик.
– Гитлер ваш – ковроед.
– О, еще одно прозвище, я и не слышал, – Хьюберт достал блокнот и стал записывать.
– Шпионская морда, ты кончишь в подвалах на Принц-Альбрехтштрассе, [6] – пообещал ему Макс. – Там, таких как ты, красивых, очень любят.
– Нет, правда, я знаю пока только два. Барабанщик – читал, что так его в двадцатые годы ваши «правые» называли. Еще знаю – Бесноватый, но тут понятно, он в транс входит во время своих речей.
