Шон побежал. Он выскочил из хижины и побежал в буш. От пережитого у него дрожали ноги и перехватывало дыхание. Сердце его отчаянно колотилось, и легкие разрывались от паники. Ветка распорола ему щеку, и боль остановила его. Он замедлил шаг, остановился и стоял, тяжело дыша, глядя назад, на лагерь. Через некоторое время его организм пришел в норму, а ужас сменился тошнотворным ощущением в желудке. Потом он обошел лагерь вдоль колючей изгороди и вошел в него со стороны, противоположной хижине Даффа. Лагерь был пуст, слуги бежали, охваченные тем же ужасом. Шон вспомнил, что его ружье оставалось у кровати в хижине Даффа. Он забрался в фургон и открыл ящик с неиспользуемыми ружьями. Пока он возился с замками, руки его дрожали: цепь могла порваться, и он каждую секунду ожидал услышать за собой этот нечеловеческий хрип. Отыскал патронташ, висевший на спинке кровати, и взял из него патроны. Зарядил ружье и взвел курок. Тяжесть стали и дерева в руках успокоила Шона. Он снова стал человеком.
Он выпрыгнул из фургона и, держа ружье наготове, осторожно прошел вдоль кольца фургонов.
Цепь выдержала. Дафф стоял под деревом, сдирая с него кору. Он попискивал, как новорожденный щенок. Он стоял спиной к Шону, голый, вокруг лежали обрывки одежды. Шон медленно направился к нему. Остановился за пределами досягаемости цепи.
– Дафф, – неуверенно позвал он.
Дафф повернулся и присел – его золотую бороду покрывала пена, он смотрел на Шона, оскалив зубы. Потом с криком бросился вперед, но цепь остановила его, снова отбросив назад. Он встал и попытался порвать цепь, не отрывая от Шона голодного взгляда. Шон попятился. Он поднял ружье и прицелился Даффу между глаз.
«Поклянись! Поклянись, что не застрелишь меня».
Рука Шона дрогнула. Он продолжал пятиться. Дафф был окровавлен. Стальные звенья цепи содрали ему кожу на щиколотках, но он продолжал рваться к Шону, а Шона удерживало данное Даффу обещание. Он не мог покончить с этим. Опустил ружье и с бессильной жалостью смотрел на Даффа.
Наконец к нему подошел Мбежане.
– Уходи, нкози. Если не можешь с этим покончить, уходи. Ты ему больше не нужен. И твой вид только разъяряет его.
Дафф продолжал рвать цепь.
Кровь потекла от истерзанной талии по ногам, облепила волосы и покрыла их словно расплавленным шоколадом. С каждым рывком изо рта у Даффа выплескивалась пена и обрызгивала грудь и руки.
Мбежане увел Шона в лагерь. Здесь были остальные слуги, и Шон настолько пришел в себя, что стал отдавать приказы.
– Я хочу, чтобы вы все отсюда ушли. Возьмите одеяла и еду и устройтесь по ту сторону воды. Я пошлю за вами, когда все кончится.
Он подождал, пока они соберутся, а когда они уходили, окликнул Мбежане.
– Что мне делать? – спросил он.
– Что делать, если лошадь сломает ногу? – ответил Мбежане.
– Я дал ему слово.
Шон беспомощно покачал головой, глядя туда, откуда доносились дикие звуки.
– Слово может нарушить только негодяй или храбрец, – просто ответил Мбежане. – Мы будем ждать тебя.
Он повернулся и последовал за остальными. Когда они ушли, Шон скрылся в одном из фургонов и через щель наблюдал за Даффом. Видел идиотическую дрожь его головы и своеобразную шаркающую походку, когда Дафф ходил по кольцу цепи. Видел, как боль заставляла Даффа сжаться в комок и терзать голову, выдирая клочья волос и оставляя глубокие царапины на лице. Он слушал звуки безумия – полный боли рев, бессмысленное хихиканье и ворчание, ужасное ворчание.
Много раз он поднимал ружье, прицеливался и замирал так. Когда глаза заливал пот, скрывая картину, он отнимал ложе от плеча и опускал ружье.
Там, на цепи, обожженная солнцем до красноты, умирала часть Шона. Часть его молодости, часть его смеха, часть его беззаботной любви к жизни. И он опять забирался под укрытие из брезента и ждал.
Солнце достигло зенита и двинулось на закат, и тварь на цепи слабела. Падала и ползла на четвереньках, прежде чем снова встать.
За час до заката у Даффа начались конвульсии. Он стоял лицом к фургону Шона, поворачивая голову из стороны в сторону, рот его неслышно двигался. Неожиданно он застыл, губы раздвинулись, оскалив в страшной улыбке зубы, глаза закатились, так что видны были только белки, и тело начало прогибаться назад. Прекрасное тело, еще молодое, с длинными красивыми ногами, изгибалось все сильнее, пока с треском не лопнул позвоночник. Дафф упал. Он лежал дергаясь, негромко стонал, а его тело из-за сломанного позвоночника изогнулось под немыслимым углом.
Шон выпрыгнул из фургона и побежал к нему – стоя над другом, он выстрелил Даффу в голову и отвернулся. Отбросил ружье, услышал, как оно ударилось о жесткую землю. Потом прошел в фургон и снял одеяло с кровати Даффа. Вернулся и закутал в него Даффа, отводя взгляд от искалеченной головы. Потом отнес в хижину и положил на кровать. Кровь пропитала одеяло, разлилась по одежде, как чернила на промокательной бумаге. Шон сел в кресло рядом с кроватью.
Снаружи темнота стала непроглядной.
Ночью подошла гиена и стала принюхиваться к крови на земле, потом ушла. За источником в буше охотился львиный прайд – львы убили свою добычу за два часа до рассвета, и Шон в темноте слышал их торжествующее рычание.
Утром Шон встал и пошел к фургонам; все его тело затекло. В лагере у костра ждал Мбежане.
– Где остальные? – спросил Шон.
Мбежане встал.
– Ждут там, куда ты их послал. Я пришел один, зная, что я тебе нужен.
– Да, – сказал Шон. – Возьми в фургоне топоры.
Они нарубили дров, целую гору сухих дров, обложили ими кровать Даффа, и Шон поднес огонь.
Мбежане оседлал лошадь Шона, Шон сел верхом и посмотрел на зулуса.
– Приведи фургоны к следующему источнику. Там я вас встречу.
И выехал из лагеря. Он оглянулся только раз и увидел, что ветер отнес дым погребального костра длинной черной полосой над вершинами деревьев на милю.
Глава 9
Как гнойник у корней больного зуба, вина и горе отравили мозг Шона. Вина была обоюдоострой. Он обманул доверие Даффа, но у него не хватило смелости сделать это достойно. Он слишком долго ждал. Нужно было стрелять с самого начала или не стрелять совсем.
Всеми фибрами души он хотел бы сделать это по-другому, правильно. И с радостью снова пережил бы все ужасы, лишь бы очистить совесть и стереть пятно с памяти об их дружбе.
Горе Шона превратилось в пустоту, в разверстую бездну, в которой он затерялся. Там, где раньше были смех Даффа, его кривая улыбка и заразительная жажда жизни, теперь зияла пустота. Ни один луч солнца не проникал в нее, и в ней не было контуров чьей-то фигуры.
Следующий источник оказался мелкой лужей в центре широкого пространства высохшей грязи размером с поле для гольфа. Грязь растрескалась неправильными квадратами, образуя небольшие пластинки величиной с ладонь. Через воду можно было перепрыгнуть, не замочив ног.
Вокруг в изобилии лежал помет животных, которые пили здесь. По воде, меняя направление под ветром, плыли несколько перьев. Вода была солоноватой и грязной. Плохой лагерь. На третий день Мбежане пришел к фургону Шона. Шон лежал на кровати. Он не переодевался с тех пор, как застрелил Даффа. Борода его спуталась и взмокла – в фургоне было очень жарко.
– Нкози, пойдем посмотришь на воду. Не думаю, что стоит здесь оставаться.
– А что с водой? – без интереса спросил Шон.
– Она грязная. Я думаю, надо идти к большой реке.
– Делай, как считаешь правильным.
Шон повернулся лицом к стене фургона.
И Мбежане повел караван к Лимпопо. Два дня спустя они увидели темную ленту деревьев, растущих по
