Почему самому, Чуйков не сказал, но Жуков почувствовал, что слова эти он произнес неспроста. Чуйков не любил присутствия у себя на ученьях проверяющих и наблюдающих. Жуков решил позвонить Хрущеву, спросить, нет ли в нем нужды в Киеве. Он может на три дня отложить отъезд. Морской переход из Севастополя в Адриатическое море занимал как раз три дня. Заедет в Киев, а оттуда самолетом полетит в Белград. У Тито будет вовремя, 8 октября.
— Ни в коем случае, мы здесь сообща и без тебя справимся, — успокоил Жукова отец. — Когда вернешься из Югославии, тогда и поговорим.
Утром 4 октября Жуков вылетел в Севастополь.
Тем же утром все участники отправились в штаб учений, в район Канева. Погода испортилась, моросил, а временами откровенно поливал дождь. На сей раз к подъезду дворца отцу подали не обычный ЗИС-110 и даже не газик-вездеход, а зеленую, но не тускло-темного, военного цвета, а нарядного салатового оттенка «Победу». Горьковский завод освоил производство «Побед» — вездеходов с четырьмя ведущими колесами, и отцу не терпелось самому испытать новинку. Он тогда активно продвигал идею, что все легковые автомобили должны иметь вседорожную модификацию, — страна у нас бездорожная, крестьянская, дороги весной и осенью, а порой и летом растекаются грязью. Без четырех ведущих колес на них делать нечего.
«Победа» у парадного подъезда дворца выглядела нелепо. Отец с трудом втиснулся на переднее сиденье, дверца захлопнулась, и машина тронулась. Так они проехали по киевским улицам: впереди салатовая «Победа», за ней три охранника на газике, а следом — представительские лимузины с гостями рангом пониже.
Меня отец с собой не взял. Теперь я понимаю почему. Они собирались говорить не столько о новых танках, сколько о переменах в высшей власти. Что происходило на ученьях и вокруг них, я узнал только недавно из опубликованных документов и воспоминаний участников маневров. Весь день я слонялся по опустевшему дворцу, на улицу не выйдешь, вовсю поливает дождь. Сначала я зашел к помощникам отца, они разбирали почту и всем своим видом демонстрировали, что я им мешаю. Потом сходил на кухню, там тоже меня не ждали. Наконец устроился на диване в гостиной с книгой.
Между тем на учениях с рассветом 4 октября танки выдвинулись на исходные позиции, чуть позднее гости-генералы рассредоточились по штабам и наблюдательным пунктам, штатских гостей постарались пристроить попочетнее, но так, чтобы особенно не мешали. Отец вместе с Малиновским обосновались на главном командном пункте.
«Я оказался в машине с двумя генералами, — вспоминает Мухитдинов, — один из которых командовал наступающей дивизией. Лил проливной дождь, и нам выдали теплые генеральские формы (без погон) и плащ-палатки. Поскольку я с первого и до последнего дня находился на фронте, меня не поразило ничего из того, что я увидел. Все-таки учения есть учения, и как бы ни старались войска, здесь мало что напоминает настоящее поле боя».
Днепр форсировали без помех. Танки с привинченными на броню высокими трубами для забора воздуха в двигатели потихоньку сползали в воду. Вот уже над поверхностью видны только головки труб, потом трубы поползли вверх, танки выбрались на противоположный берег, стряхнули с себя дыхательные трубы и, попыхивая холостыми выстрелами, поползли на позиции «противника». Отец пришел в восторг: вот им бы такие танки в октябре 1943-го. Сколько тогда намучились, пока форсировали Днепр на баржах и плотах, сколько людей потеряли…
На следующее утро в Киеве последовал разбор учений.
«Итоги подвел Малиновский, за ним выступил Хрущев. Поначалу он ударился в военные воспоминания, радовался, что его помнят еще с военных времен. Покончив с прошлым, Хрущев перешел к задачам сегодняшнего дня. Потом выступали генералы, “участники боевых действий”, — читаем мы у Мухитдинова. — Хрущев попросил их подробно рассказать о недостатках боевой подготовки, и разговор вошел в новое, по-деловому критическое русло».
Объявили перерыв до вечера, но Малиновский попросил задержаться некоторых генералов, он перечислил их пофамильно, и всех командующих округами. Кроме членов Президиума ЦК один Малиновский знал заранее, о чем пойдет разговор. С ними отец поговорил накануне. Родион Яковлевич согласился, что поведение Жукова внушает опасения, и как ни прискорбно, но от него следует избавляться.
Командующие округами, узнав, в чем дело, тоже поддержали Хрущева. Жуков им порядком поднадоел. В ЦК давно шли жалобы на Жукова от генералов и маршалов. В первую очередь его обвиняли в нетерпимости и грубости, и то тут, то там проскальзывало страшное слово «бонапартизм». Предложенная Хрущевым кандидатура Малиновского в качестве министра их устраивала, он не мнит себя небожителем, как Жуков, а свой, понятный, хотя и требовательный. Без этого нельзя. В конце разговора отец посетовал, что кто-то сообщил Жукову о происходящем в Киеве. Он грешил на генерала армии Штеменко: штабиста Штеменко отец, как и многие фронтовые генералы, не любил еще с войны. В Генеральном штабе он имел репутацию доносчика, «человека из органов», плюс считался отъявленным интриганом, любителем стравливать сослуживцев и, что много опаснее, настраивать Сталина против тех, кто ему в чем-то не угодил. После ареста Берии выяснилось, что опасения небеспочвенны, Штеменко не просто сотрудничал с Лубянкой, но почти единственный, кто в антибериевском Министерстве обороны до последнего момента поддерживал тесные контакты с Лаврентием Павловичем, информировал его о настроениях высшего генералитета. После ареста Берии генерала армии Штеменко понизили в звании и отправили подальше от Москвы, в штаб Сибирского военного округа. Жуков Штеменко протежировал, но и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить Хрущева вернуть Штеменко в Москву, восстановить в звании, а потом, в 1956 году, назначить на один из самых ответственных постов в Генеральном штабе — начальником Главного разведывательного управления.
То, что информация исходила от Чуйкова, отец и вообразить себе не мог. Он считал Жукова и Чуйкова несовместимыми антиподами. Оба жесткие, где-то жестокие, упрямые, так и не поделившие славу, спорившие до хрипоты, кто из них на самом деле принял от немецкого генерала Крепса капитуляцию Берлина, командующий армией Чуйков или командующий фронтом Жуков. Допытываться, кто сообщил Жукову о «перешептывании» с генералами, отец не стал, теперь это не имело практического значения.
После деловой части, как это было принято, последовал банкет. «Штатских раскидали среди военных, — пишет Мухитдинов, — столы накрыли щедро, пили, ели досыта, языки развязались, разговоры становились все оживленнее и откровеннее. Командующие округами и генералы рангом пониже наперебой говорили о промахах в руководстве войсками, низком уровне боевой подготовки, забвении политико- воспитательной работы. Не забывали славить ЦК и сидевшего во главе стола Хрущева. В конце ужина Никита Сергеевич очень тепло попрощался с военными, и они пожелали ему здоровья, успехов. Все, начиная с Малиновского, заверили, что армия будет твердо поддерживать мудрый политический курс руководства партии.
После банкета мы, члены Президиума ЦК, пошли к себе.
— Ну, кажется, все ясно, — сказал Хрущев, — армия с нами, не подведет. Пойду спать».
6 октября все возвратились в Москву.
Крейсер «Куйбышев», с министром обороны СССР маршалом Жуковым на борту, в этот день проследовал через проливы Босфор и Дарданеллы и взял курс на Адриатику.
В Москве отца ожидал сюрприз, и очень неприятный. В ЦК лежало письмо от первого заместителя начальника Главного разведывательного управления Генерального штаба, «правой руки» Штеменко, генерал-полковника Хаджи-Умар Джафаровича Мамсурова.
Еще во время гражданской войны в Испании он начал заниматься организацией диверсий. Его даже упомянул писатель Эрнст Хемингуэй в романе «По ком звонит колокол». Нападение Германии на СССР Мамсуров встретил в должности начальника Специального отдела «Диверсии и ликвидации», тогда еще не «Главного», а просто разведывательного управления. Там занимались такими же операциями за рубежом, в том числе и ликвидацией, что и Судоплатов в Госбезопасности. В 1941 году его, так же как и Судоплатова, «бросили» на организацию партизанских отрядов.
Судоплатову поручили юго-западное направление и одновременно общую координацию дел, а Мамсурова 8 августа 1941 года в качестве «Уполномоченного по руководству партизанским движением» послали в Ленинград. Затем он командовал дивизией, снова вернулся в разведку.
После войны он опять на командной должности, в 1956 году командовал армией в Венгрии. Оттуда он