этому вопросу доложит Суслов.
Вопрос, по которому предстояло доложить Суслову в повестке дня заседания Президиума ЦК, за номером десять “О состоянии партийно-политической работы в Советской Армии и состоянии руководства Министерства обороны”.
— На партактиве установлено, — начал Суслов, — что министр обороны маршал Жуков в своей деятельности проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников, игнорируя Главное политическое управление, а политработников считает бездельниками. Маршал Жуков груб во взаимоотношениях с подчиненными и поощряет тех, кто выставляет его как выдающегося полководца».
Последние слова требуют пояснения. В те дни, как на упомянутом выше заседании Президиума ЦК от 17 октября, так и на многочисленных активах, говорили о помпезном полотне, на котором Жуков изображен на белом коне в позе Георгия Победоносца, о документальных кинофильмах, сценарии которых правились лично Жуковым и лично под Жукова, и о многих других подобных «проявлениях нарастающего культа личности».
После Суслова предоставили слово Жукову. В воспоминаниях он о своем выступлении не сказал ни слова, придется довольствоваться отрывочными записями Малина.
«Готов признать критику и поправить ошибку, — начал Жуков, надеясь, что все еще, возможно, и обойдется. — Не считаю правильным, что без меня собирали совещание военачальников, где обсуждали вопрос обо мне. Вывод, что я стремился отгородить Вооруженные силы от партии, считаю диким. Отметаю обвинения, что я кому-то запрещал информировать ЦК. Прошу расследовать заявление о принижении партийно-политической работы в армии. Я этого не признаю. Желтова же считал и считаю слабым руководителем. О культе личности: ляпсусы, видимо, есть, но слава мне не нужна.
Тут Жуков явно покривил душой — военные, как и артисты, обожают славу, почет, ордена, аксельбанты, кокарды. Жуков в этом ничем не отличался от своих коллег, разве что оснований к тому у него имелось побольше, чем у других.
— Прошу назначить комиссию для расследования, — произнес в заключение Жуков и сел. Он еще не осознавал, что никаких комиссий не требуется, решение уже принято без него, и сейчас присутствовавшие на заседании занимаются его оформлением.
Следом за Жуковым выступал Булганин.
— Линия на отгораживание от партии была, — Николай Александрович не имел никакого желания щадить давно ему антипатичного Георгия Константиновича. — В руководстве Министерства обороны Жуков попросту опасен. Много на себя берет.
Дальше Булганин говорил об уже известной нам школе диверсантов. Жуков попытался отбиваться, сказал, что в имеющихся в армии семнадцати ротах спецназа подготовка неудовлетворительная, вот он и решил… Однако на его слова никто не обратил внимания. Отец предоставил слово Микояну.
— Неприятно разбирать этот вопрос, — нащупывал нужный тон дипломатичный Анастас Иванович, — но интересы партии требуют одернуть Жукова. Отношение армии к партии вызывают тревогу.
Он начал приводить факты, я о них уже писал выше. В заключение Микоян припомнил Жукову его угрозу «молотовцам» в июне этого года обратиться через их голову и через голову партийных организаций к народу. Микояна настораживало даже не столько само заявление, в пылу борьбы оно звучало не так неуместно, а то, как позднее подавал свои слова Жуков, выступая по итогам июньского Пленума на партийном собрании Московского военного округа, а затем на разборе военных учений в городе Борисове в Белоруссии. И тут и там Жуков с напором повторял, что если группа не прекратит борьбу, то он обратится к армии и народу и
Жуков слушал Микояна угрюмо уставившись в стол. Он наконец понял: судьба его решена.
«Затем выступил Брежнев (из всех выступавших Жуков, кроме Микояна, запомнил только его. —
Игнатов и Беляев, получив слово после Леонида Ильича, ничего нового не сказали, присоединились к мнению, что Жукова надо из власти убрать.
Следующим выступил Мухитдинов. Он утверждает, что он Жукова не осуждал, а только критиковал, что вызвало недовольство Хрущева. Но написал он это, когда Жуков вновь (и заслуженно) стал героем…
А вот как звучат слова Мухитдинова в изложении Малина:
«Проводимая товарищем Жуковым линия вызывает тревогу. Оторвалась Армия от ЦК. Военные не информируют ЦК о своих действиях. Развивается подхалимство. Началось избиение кадров».
Я не стану цитировать остальных выступавших, все они говорили в унисон, только Ворошилов позволил себе позлорадствовать.
«Как ты, товарищ Жуков, мог произнести: “Я обращусь к народу и партии?” — звучал возмущенный тенорок Климента Ефремовича, не забывшего, что угрозу Жуков адресовал ему и его соратникам, а не Хрущеву. — Как ты позволил себе создать школу диверсантов без решения ЦК? Все это крайне подозрительно. Ты, товарищ Жуков, человек малопартийный».
Ворошилов замыкал череду выступающих. Хрущев объявил короткий перерыв.
Рассказывают, я сам от отца этой истории не слышал, что он спросил тогда Жукова, кого тот считает достойным себе преемником на посту министра обороны? Георгий Константинович якобы назвал Конева. Кроме Штеменко только он один сохранил ему верность, предупредил о надвигающихся событиях. Разыгрывая «коневскую карту», Георгий Константинович не знал, что Иван Степанович за истекшую пару дней снова сменил ориентиры.
Хрущев, согласно пересказываемой мною версии, якобы сказал, что Конев — фигура достойная, но они остановили свой выбор на Малиновском.
После перерыва с заключением выступил отец: «Есть мнение освободить товарища Жукова от должности министра обороны и вместо него назначить маршала Малиновского, — я передаю его слова в изложении Жукова. — Есть также предложение послезавтра провести Пленум ЦК, где рассмотреть деятельность товарища Жукова».
Предложение приняли единогласно.
— Если мне не доверяют, то министром обороны я быть не смогу, — отозвался Жуков.
В тот же день вечером о решении Президиума ЦК сообщило московское радио.
Я уже описывал, как случайно подслушал телефонный разговора отца с Жуковым в субботу, сразу после заседания Президиума ЦК. А вот как воспроизводит тот же разговор Жуков, правда, уже в 1964 году: «Возвратясь на квартиру с Президиума ЦК, я решил позвонить Хрущеву, чтобы выяснить лично у него истинные причины, вызвавшие столь срочное освобождение меня от должности и постановку обо мне вопроса на созванном Пленуме ЦК КПСС. Я спросил: “Никита Сергеевич! Я не понимаю, что произошло за мое отсутствие, если так срочно меня освободили от должности министра, и тут же ставится вопрос обо мне на специально созванном Пленуме ЦК?”
Хрущев молчал.
Я продолжил: “Перед моим отъездом в Югославию и Албанию со стороны Президиума ЦК ко мне не было никаких претензий, и вдруг целая куча претензий. В чем дело? Я не понимаю, почему так со мною решено поступить?”
Хрущев ответил сухо: “Ну вот, будешь на Пленуме, там все и узнаешь”.
Я сказал: “Я считал, что наши прежние дружеские отношения дают мне право спросить лично у вас о причинах столь недружелюбного ко мне отношения”.
Хрущев: “Не волнуйся, мы еще с тобой поработаем”.
На этом, собственно говоря, и закончился наш разговор».
В понедельник, 28 октября 1957 года, в 11 утра, в Свердловском зале Кремля открылся Пленум ЦК КПСС. Докладывал Суслов. Думаю, что отец не смог пересилить себя и перепоручил эту неприятную миссию «главному идеологу». Ведь формально собрались обсудить состояние политработы в войсках.
«Недавно Президиум ЦК узнал, что товарищ Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей… — говорил Суслов. — Товарищ Жуков даже не счел
