исчерканную разноцветными карандашами.
С трибуны отец сказал значительно больше написанного.
В приведенных выше воспоминаниях отца сплавились воедино два события: его переживания перед вынесением на пленум вопроса о самом факте произнесения доклада по записке Поспелова и столкновения с его оппонентами по Президиуму ЦК накануне доклада, видимо, в связи с несанкционированным расширением границ доклада. О последнем, за исключением воспоминаний отца, непосредственные свидетельства отсутствуют. Но такое предположение мне представляется наиболее правдоподобным.
Хронологию событий удалось восстановить по записям, сделанным на заседаниях Президиума ЦК заведующим Общим отделом ЦК Владимиром Малиным.[12]
Не вызывает сомнения, что именно «секретный» доклад сплотил антихрущевское ядро. Новый кризис стал неминуем, требовалось только время, чтобы оппозиция оформилась, а потом оставалось выбрать подходящий момент.
«Секретный» доклад ненадолго удержался в секрете. Такое не скрыть. Я вообще очень сомневаюсь, что отец хотел сохранить тайну. Наоборот! Его собственные слова свидетельствовали об обратном, он хотел донести свой доклад до людей. Иначе все затраченные усилия оказывались бессмысленными. Секретность заседаний служила лишь формальной уступкой с его стороны.
Буквально через несколько дней доклад начал жить своей жизнью. Сначала отец настоял на решении зачитать его членам партии на закрытых собраниях. В типографии газеты «Правда» текст размножили в тысячах экземпляров, снабдили грифом «Не для печати» и разослали по парторганизациям.
Коммунистическая партия в тот год насчитывала около семи миллионов членов.
Москва переполнилась слухами. Я полез к отцу с вопросами, а он удовлетворил мое любопытство сверх ожидания — просто протянул тоненькую книжицу со словами:
— На, читай. Только верни мне обратно.
От прочитанного я пришел в ужас. Конечно, я уже кое-что знал. Мое «образование» началось с обвинительного заключения по делу Берии, которое попало мне в руки в конце 1953 года. Тот промозглый осенний вечер запомнился мне в деталях. Отец вернулся домой с разбухшей папкой. В столовой вынул из нее многостраничный том в стандартном «государственном» серо-голубом, цвета парадных шинелей КГБ, бумажном переплете и, оставив остальные бумаги на привычном месте, на обеденном столе, направился с загадочной книгой в кабинет.
Я пошел за ним. Соскучившись, вечерами я старался не упустить ни минуты, ходил за отцом как привязанный. На сей раз меня к тому же разбирало любопытство, такие объемистые документы отец домой не приносил. Вечерами он занимался лишь текущей почтой.
Оставив том на письменном столе, он ушел в спальню переодеться. О том, чтобы заглянуть в привлекшую мое внимание книгу, не могло быть и речи. Я лишь издалека разглядывал обложку, стараясь разобрать набранное некрупными буквами заглавие. Подойти к столу означало нарушить тот же внутренний запрет. Единственное, что мне удалось разобрать, это слова, набранные буквами покрупнее: «Обвинительное заключение…», а дальше — слившиеся строки на сером фоне.
Такого, с вытянутой шеей, сосредоточенно вглядывающегося в едва различимые буквы, и застал меня отец. Что привлекло мое внимание — объяснять было не нужно. Отец подошел к столу, постоял недолго, как бы примериваясь, а потом сунул том мне в руки. Это было подготовленное прокуратурой для предстоящего суда над Берией и его ближайшими помощниками обвинительное заключение.
До суда оставалось несколько дней (я тогда об этом и не подозревал), и по сложившейся, как я теперь понимаю, еще в 30-е годы практике Генеральный прокурор направил результаты дознания на высочайшее утверждение. Конечно, серо-голубой «кирпич» получил не только отец, его разослали всем членам Президиума ЦК — коллективному руководству страной и партией.
— Хочешь прочесть? — с оттенком сомнения спросил отец, казалось, он еще не уверовал, стоит ли оставлять в моих руках столь важный документ.
— Конечно, — заторопился я, испугавшись, что его отнимут.
Меня захлестнуло любопытство, жажда узнать, что же такого ужасного совершил этот человек, чьи портреты еще в мае украшали фасады московских домов.
— Хорошо, — отец наконец решился, — только имей в виду, я тебе доверяю государственную тайну, держи язык за зубами.
Я закивал головой. Свое слово я сдержал, впечатлениями о прочитанном я не смел поделиться ни с кем, за исключением, конечно, отца.
Читал я, замирая от ужаса, всю ночь. Чего только не было в этом документе: и связь с британской разведкой, и сотрудничество с контрреволюцией, и насилие над женщинами, и моральное разложение, выразившееся в строительстве на чужое имя собственных домов.
Последнее обстоятельство особенно возмущало отца, считавшего проявление частнособственнических инстинктов самой страшной крамолой. Собственный дом у коммуниста — в его глазах не существовало позорнее проступка.
Ничего из прочитанного не вызвало у меня сомнения. Берия предстал эдаким кровавым разбойником, способным на все.
Возвращая утром книгу отцу, я наивно спросил его, как и какие секретные сведения Берия передавал англичанам? Отец замялся и ничего вразумительного не ответил. Я не стал настаивать, решив про себя, что попытался выведать тайну, не предназначенную для моих ушей. Усомниться в прочитанном в те годы я просто не мог.
Другой вопрос волновал меня еще больше — какое наказание ждет соучастников всех этих преступлений? Они обязаны понести наказание. Мучился я своими сомнениями долго, все не выдавалось удобного момента заговорить с отцом на эту страшную тему. Когда я все это выложил отцу — дело было уже после суда над Берией, — он надолго замолчал. Я уж подумал, что отец решил не отвечать. Но нет.
— Понимаешь, — как-то натужно заговорил он, — главных сообщников Берии мы наказали, одних расстреляли, другие сидят в тюрьме. Но в этой мясорубке смешались миллионы. Миллионы жертв и миллионы палачей — следователей, доносчиков, конвоиров. Если сейчас начать наказывать всех, кто приложил к этому руку, произойдет не меньшее кровопролитие. Аможет, и большее…
Отец на полуслове замолчал. Я был поражен таким ответом — оставить палачей без возмездия! Я принялся было возражать, но отец не намеревался спорить со мной.
— Не надо об этом, — как-то обреченно произнес он, — я устал, давай помолчим.
Впоследствии к этой теме я больше не возвращался. С годами я все больше прихожу к заключению, что отец был прав.
«Секретный» доклад недолго оставался доступным одним лишь членам партии, отец явно стремился довести его до сведения всех имеющих уши. Вскоре его стали читать на комсомольских собраниях, это еще восемнадцать миллионов слушателей. Если добавить к ним родных, близких и просто знакомых, то можно считать — с докладом ознакомилась вся страна.
Увезли его домой и гости съезда, представители братских партий.
Едва наступила весна, как доклад начал гулять по миру. Сначала на Запад ушло его переложенное журналистами на свой лад содержание. Доложили отцу, он распорядился мер не принимать, да и не к кому. Разве поймаешь вылетевшее на свободу слово.
Вскоре в руках американцев оказался полный текст доклада. Учинили расследование. Как стало известно, заветная красная книжечка попала в руки израильской разведки, а оттуда перекочевала за океан, в США.
ЦРУ, ведомство Аллена Даллеса, постаралось довести текст доклада до всех желавших и не желавших с ним ознакомиться. В данном случае Аллен Даллес служил невольным проводником интересов отца. Теперь о преступлениях Сталина узнали все.
Продолжая разбираться в запутанном военном хозяйстве, сразу после съезда, 27 февраля 1956 года, отец посетил фирму Королева. Он уже не считал себя дилетантом в ракетном деле. О всех проблемах ему подробно докладывал Д. Ф. Устинов, дядя Дима, как прозвали его ракетчики. Но одно дело доклады, а совсем иное — увидеть своими глазами.
Отцу очень хотелось пощупать своими руками, примериться к новинке, поговорить с людьми. Из
