генерал Михайлов. Лишь малая толика согласилась с отцом, но на условиях полного прощения и обеспечения безопасности дома. Тито тоже совсем не жаждал получить подобный подарок. Он не сомневался, эти люди до конца своих дней останутся верными исполнителями приказов Москвы.
Но отец надеялся на успех. Уже на следующий день по прибытии гостя в Москву он завел речь о Михайлове и его людях. Тито категорически отказался встречаться с ними, — если они хотят вернуться, это их дело. Дома предателей отдадут под суд. Отец попытался его уговорить, но никакие аргументы не действовали. Тито стоял на своем: они совершили государственное преступление и достойны наказания.
Отец попал в безвыходное положение: останься эти люди в СССР, неприятностей не оберешься. Он продолжал добиваться от Тито гарантий, вновь и вновь уговаривал его встретиться с Михайловым. Все напрасно.
Тогда отец решился на последний шаг. Когда они с Тито направлялись в Киев, он приказал привезти туда делегацию югославских эмигрантов. Он буквально столкнул Тито с ними нос к носу. Отступать оказалось некуда, встреча состоялась. Отец вырвал согласие. Тито сквозь зубы обещал, что те, кто не совершил преступлений против своего народа, преследоваться не будут. Вскоре после визита югославская эмиграция потеряла свой юридический статус в нашей стране. Газеты закрыли, радиопередачи запретили уже давно, еще до первой поездки отца в Белград, а теперь прекратило существование и землячество. Оставалось или возвращаться домой, или переходить на положение советских граждан. Такую возможность им предоставили. Большинство уехали, правда, с неохотой, знали, что дома встретят не цветами. Так и вышло. После пересечения границы всех изолировали, не арестовали, но лишили права передвижения и долго и придирчиво допрашивали, кое-кого отпускали, а многим пришлось предстать перед судом. Отец попытался вмешаться, но тщетно. Правда, он не проявлял особой настойчивости, не хотел дополнительных осложнений с Тито.
Тем, кто остался на свободе, тоже пришлось несладко. Предателей нигде не жалуют.
Пока же Тито не спеша двигался поездом от западных границ к Москве. На каждой станции его встречали хлебом-солью. Вчерашний «фашист и убийца» возвращался «верным ленинцем».
В гостях югославы пробыли долго, более трех недель. Тогда вообще визиты наносились обстоятельно. Тито неспешно вел переговоры, объездил всю страну. Отцу хотелось продемонстрировать ему наши достижения. Внешне представлялось: отношения не только двух стран, но и двух партий — на это делался особый нажим — становятся почти идиллическими.
Но только внешне. Меня настораживали отдельные реплики отца, хотя он и продолжал очень тепло отзываться о Тито, видел в восстановлении дружбы с Югославией еще одну свою победу. Я чувствовал, что-то его гнетет, тревожит. На мои расспросы отец реагировал необычно вяло, отвечал неохотно. Мало- помалу я уяснил себе: отец все больше приходил к мысли, что Белград претендует на роль некоторого альтернативного по отношению к Москве центра коммунистического движения.
Сталинисты злорадствовали. Кое-где даже стали звучать, пока еще робкие, намеки на оппортунизм отца. По тем временам обвинение грозное. Было от чего приуныть.
Отец пока и сам еще не созрел к восприятию иных, отличных от выработанных на Старой площади, точек зрения. До плюрализма еще предстояло шагать и шагать. Демократия, гласность едва выбрались из подвалов Лубянки и настороженно озирались, как бы не отправили обратно. Тито же подчеркнуто афишировал свою самостоятельность. Его суждения о событиях, происходивших в странах народной демократии, не только не совпадали во многом с нашими, но порой диаметрально расходились. Обе партии сохраняли единство в одном: будущее мира за социализмом. Но за каким? До сего дня мир знал лишь одну неоспоримую, как говорили, модель — советскую. А тут возникла еще и югославская. Кое-кому она представлялась более привлекательной. Оказавшиеся на перепутье поляки и венгры внимательно приглядывались к опыту еретиков-соседей.
Нарушение единства оставалось самым грозным преступлением мысли. Такой поворот событий отец явно не предвидел. Он пытался откровенно поговорить с Тито. Тот заверял в полной лояльности, но от своего особого пути к социализму отрекаться не намеревался. Это то скрытое, то выплывающее наружу соперничество серьезно влияло на зреющие в Восточной Европе кризисы. Оно не раз подводило наши страны к грани разрыва. Так и останутся в истории Тито и Хрущев друзьями-соперниками.
Одной из острых проблем тех лет стал вопрос о членстве Югославии в Варшавском договоре. Вначале у отца вообще не возникало сомнений: все социалистические страны должны держаться вместе, вместе делить и победы и поражения. Так куда легче отразить врага. Однако, когда он высказал свои соображения Тито, то наткнулся на стену. Отец не стал давить, побоялся перегнуть палку. Он надеялся, что со временем Тито одумается. Пока же сошлись на том, что Югославия не вступит в Варшавский оборонительный договор, но в случае войны выступит на нашей стороне. Осторожность Тито отец воспринимал как естественную реакцию на печальные события недавнего прошлого. Он трезво оценивал: позиция Тито отражает настроения народа. Отец все понимал, но душой принять не мог.
И я не понимал позиции Югославии. В моем сознании мир четко делился на два противостоящих лагеря, выбор казался простым: или с нами, или с ними. На мои вопросы отец не давал четкого ответа, но мне запомнилось одно из его толкований. Он предполагал, что американцы своей помощью, особенно военной, в какой-то мере опутали, подкупили Тито. Теперь он вынужден действовать с оглядкой. Возможно, он и согласился бы с нашими предложениями, но тогда придется порвать с США. Вот Тито и лавирует, пытается наладить дружбу с Советским Союзом и не испортить сложившиеся отношения с Америкой.
Отец всеми силами старался продемонстрировать гостю, где его истинные друзья. Он сопровождал его в поездке по стране, пообещал ознакомить с нашими последними достижениями в военной области. Тем самым отец как бы подчеркивал, что хотя Югославия и не хочет вступать в оборонительный союз, но она все-таки своя. На подмосковном аэродроме в Кубинке Тито и его делегации решили продемонстрировать новые самолеты. До этого их никому не показывали на земле, только в воздухе на авиационных парадах.
На летном поле выставили всё, чем мы могли похвастать в те годы: ЗМ (М-4), Ту-16, Ил-28, истребители и даже последнее достижение — стратегический бомбардировщик Ту-95. Я его видел впервые. Красота форм самолета не могла не вызвать восхищения — поджарый фюзеляж на длинных стройных ногах, вращающиеся навстречу друг другу изящные лопасти винтов.
Праздник открылся воздушным парадом. МиГи демонстрировали воздушную акробатику, вертелись каруселью, пролетали над самой землей и затем свечой взмывали в небо. По завершении программы самолеты, не нарушая строя, приземлились тут же на аэродроме. Через несколько минут пилоты представились высокому гостю.
Затем начали обход. Перед каждым самолетом лежали бомбы, снаряды. Подтянутые офицеры давали пояснения. Тито внимательно слушал, задавал вопросы, переводчик ему не требовался. Он присматривался к товару, как купец, явно сравнивал с тем, что ему предлагали американцы. Выбирал. Прикидывал.
Отец неотступно следовал рядом, но в разговор не вмешивался, только улыбался каким-то своим мыслям.
Особенно надолго Тито задержался у Ту-95. Бомбовая нагрузка, дальность полета — все это впечатляло. Но не поражало… И другие страны могли похвастаться подобными достижениями. Дававший пояснения офицер закончил свой доклад, так и не назвав скорость полета. Тито задал вопрос. Офицер замялся, повисла пауза. Тито вопросительно посмотрел на отца: «Если это, конечно, тайна…» — начал Тито. Отец перебил его: «От друзей у нас нет секретов». Он кивнул вытянувшемуся по стойке смирно капитану: «Докладывайте». Тот вобрал в легкие воздух, но не произнес ни слова. Глаза его впились в стоявшего позади отца невысокого, плотного военного, командующего ВВС маршала Жигарева. «Докладывайте», — эхом отозвался он. Только после этого офицер произнес: «Скорость…», но отец перебил его. Он подтолкнул Тито локтем и со смехом произнес: «Дисциплина, я им тут не указ».
Тито в ответ рассмеялся: «И у нас так же. Мы с вами далеко, а командир под боком». Окружающие вежливо зашелестели смешками. Наконец все успокоились. Вспотевший от напряжения капитан смог продолжить рапорт: «Скорость несколько меньше 900 километров в час, — он на секунду снова запнулся, — но больше 850».
Стоявший рядом с Тито югославский министр обороны что-то зашептал на ухо своему шефу. Тито недоверчиво покачал головой, его не проведешь: у турбовинтовых самолетов скорость не превосходит 650
