хотел помнить, сопротивлялся он или приветствовал шабаш в борьбе с «врагами». Он отвечал за все.
Власть все больше уходила из рук Ракоши. Заключенные выходили из тюрем. Они рассказывали о леденящих душу издевательствах, пытках, которым подвергались и видные коммунисты, такие как Янош Кадар, и далекие от политики и власти люди.
В Будапеште образовались многочисленные группы и группировки, в основном среди интеллигенции, где обсуждали происходившие события, пытались доискаться до истоков, причин, найти виновных. Объединял всех так называемый «Кружок Петефи». Именем революционного поэта, отдавшего Родине талант и жизнь, назвали свое объединение литераторы и просто интеллигенты венгерской столицы. Авторитет «Кружка Петефи» рос не по дням, а по часам. Самыми популярными стали вопросы: кто виноват? и что делать?
Власти оказались неготовыми к подобному повороту событий. Они рассчитывали на старую методу: держать и не пущать. Попробовали. 7 июля в своем постановлении ЦК ВПТ осудил деятельность «Кружка Петефи». Раньше подобного решения оказывалось достаточно, сейчас же оно вызвало всеобщее возмущение. Ракоши и его приближенных, виновных в злоупотреблениях, в открытую потребовали к ответу.
Честно говорить о своих грехах вообще трудно, во сто крат труднее, если еще вчера ты считался безгрешным. Собравшийся 18 июля в Будапеште пленум ЦК попытался сохранить лицо. Обсудили вопрос дальнейшей демократизации политической жизни, больше всего разговор крутился вокруг выборов. Признали необходимым голосовать не списком, а индивидуально, по округам. Признали ошибки, допущенные в отношении Народного фронта. Зашла речь и о третьем пятилетнем плане, о просчетах, о том, как его попытаться выполнить. И дальше — главное, ради чего, собственно, и собрались: решили освободить товарища Матиаса Ракоши от всех его постов, правда, не за преступления, об этом молчали. Формулировку выбрали нейтральную — сослались на гипертоническую болезнь и преклонный возраст — шестьдесят пять лет. Лишь глухо помянули ошибки, связанные с культом личности. На этом пленуме присутствовал Микоян. Так же незримо, за кулисами, как отец весной в Польше. Свидетели, в частности работавший в посольстве у Андропова Владимир Крючков, утверждают, что в июле Ракоши в Будапеште отсутствовал и на пленуме, естественно, не был. Еще в июне он, «по настоятельному совету Москвы», попросился в шестимесячный отпуск и уехал «отдыхать и лечиться» в Советский Союз.[22] Как оказалось, навсегда.
Поселиться в Москве Ракоши не позволили, предложили Краснодарский край. «Там климат более благоприятен для вас», — пояснили новоявленному беженцу. Отец же объяснил все иначе: он не хотел встречаться со скомпрометировавшим себя политиком, считал, чем меньше он будет мозолить, тем лучше для всех.
На июньском пленуме избрали новое Политбюро, ввели туда людей, пострадавших от Сталина, Ракоши, Фаркаша. Среди них и недавно выпущенного из тюрьмы Яноша Кадара. В качестве замены Ракоши выбрали Эрне Гере. Он устраивал всех. Установился баланс сил: старики не хотели отдавать ускользающую власть, а вновь пришедшие не набрали силы, чтобы взять ее.
Отец, характеризуя Гере, считал, что «ему больше импонировала теоретическая работа политвоспитания масс и политпросвещения. Он наиболее был подготовлен теоретически и по своему складу, по своему характеру тоже… Герэ возглавил Центральный комитет… но настало такое бурное время, что Гере уже не мог справиться. Его не признали как руководителя…»
Приход к власти такой слабой фигуры во многом предопределил драматическое развитие дальнейших событий. А пока Первый секретарь ЦК Эрне Гере сделал свой первый в новом качестве доклад пленуму. В нем говорилось о «Кружке Петефи». Он вызывал особое беспокойство. Его рассматривали, и справедливо, как некий центр притяжения, противостоящий ЦК. О «Кружке Петефи» тогда говорили все, одни с надеждой, другие со страхом и злобой. Его появление свидетельствовало о рождении новых сил и новых взаимоотношений. Мысли, высказываемые на собраниях кружка, звучали крамолой. С большим опасением к его деятельности относился наш посол в Будапеште Юрий Владимирович Андропов, вторили ему и в отделах ЦК КПСС.
И отец солидаризировался с ними, но считал, что запретами многого не добьешься: венгерский ЦК должен перехватить инициативу, сам возглавить процесс обновления. Сможет ли это сделать новое руководство, покажет самое ближайшее время. Привлечь людей на свою сторону не удалось. Но и сил для запрещения «Кружка Петефи» недоставало, боялись осложнений.
Пленум решил принять самые жесткие меры против тогдашнего министра обороны Венгрии Михая Фаркаша. О его изощренной жестокости открыто заговорили в последние несколько месяцев. К власти возвращались те, кого он еще совсем недавно собственноручно пытал.
Если Ракоши проводили, то Фаркаша исключили из членов ЦК, предложили Президиуму ВНР лишить его всех должностей и званий. В качестве основного обвинения ему инкриминировали в первую очередь преследование старых коммунистов. Собравшаяся через неделю сессия Народного собрания республики приняла отказ Михая Фаркаша от мандата министра обороны.
Однако на дальнейшее развитие событий эти запоздалые решения практически не повлияли. Одной жертвой откупиться не удалось. Партия оказалась не готовой к диалогу. Более того, она практически солидаризировалась, взяла под свою защиту органы безопасности со всем их кровавым прошлым. Теперь они вместе разделили ответственность за пытки, убийства, беззакония.
Могли ли в Будапеште поступить иначе? Трудно сказать, слишком все оказалось переплетено: органы безопасности, ЦК, правительство. И каждый панически боялся разоблачений.
И сегодня бесчеловечность того периода вызывает содрогание, а тогда еще не высохла живая кровь, стояли друг против друга жертвы и палачи. Вчерашний узник, а сегодня реабилитированный, мог запросто встретить на улице Будапешта своего тюремщика. Сердца жаждали отмщения.
Многое на июльском пленуме ЦК произошло впервые. Впервые освободили первого секретаря и не обвинили его в том, что он враг народа, не упрятали, как бывало, за решетку.
Впервые люди, выпущенные из тюрем, вчерашние враги народа, вошли в высшее руководство партии. В Москве такое решение восприняли настороженно, как никак люди обижены, что они задумают — непредсказуемо. Вмешиваться опять не стали.
Имре Надь пока на сцене не появлялся, но его рука чувствовалась повсюду.
Все происшедшее вызывало в ЦК КПСС и тревогу, и недоумение. По предложению отца находившемуся в Венгрии Микояну — о его пребывании там объявили официально — посоветовали перебраться в Югославию. В Москве никто не сомневался: Тито если и не направляет события, происходящие в соседней стране, то, безусловно, в курсе всех дел. Надеялись вместе с ним выработать общую линию поведения. Если удастся, конечно…
Отец очень рассчитывал на взаимопонимание с Тито. После недавних встреч, наших извинений, дружеских объятий он считал себя вправе рассчитывать на взаимность. Человеческие отношения с югославскими руководителями у отца складывались неровными — он проникся огромным уважением к Тито, считал его умным руководителем, правда с непривычным для самого отца барством, пристрастием к роскоши. Еще более теплые чувства отец испытывал к Александру Ранковичу — считал его честным и откровенным товарищем. А вот к государственному секретарю по иностранным делам Коче Поповичу он отнесся настороженно.
21 июля после заключительного разговора в ЦК, где Микояна заверили в незыблемости дружбы с нашей страной, он отправился к Тито на адриатический остров Бриони. С Тито договориться не удалось.
Венгры и поляки все чаще обращали свой взор к югославскому опыту. Между столицами сновали делегации. Иногда официальные, а чаще неофициальные, встречались в рабочем порядке. За первопроходцами потянулись румыны. Они не столько надеялись найти за Дунаем ответы на неразрешенные вопросы, сколько тянулись к Тито как к герою, устоявшему против Сталина, против «старшего брата».
Складывающееся положение все больше беспокоило отца. Возникшее после бурных июня и июля затишье не обещало продлиться долго. Он решил сам встретиться с Тито. Для нас, домашних, это решение оказалось полной неожиданностью, и узнали мы о нем только за пару дней до отъезда. В конце октября в газетах появилось сообщение об отъезде Н. С. Хрущева на отдых в Югославию.
Отец не взял с собой никого из домашних, даже маму. Он сказал, что обстановка в мире не
