— Но как же?… — удивился я, поскольку речь шла о музее.
— Обойдутся, — отрезал генерал. — Это хранить не запрещается. А они денег стоят.
Вид у него был мрачный, происходившее ему явно было не по душе.
— Мы сейчас перенесем все в нашу машину, а вы скажите дежурной, что мы с вами едем на охоту, — подвел итог генерал, выполняя указание министра.
Расписку мне обещали дать на следующий день. Ни ее, ни обещанный Щелоковым альбом с фотографиями я так и не получил. Звонить ему я больше не стал. Уже потом до меня дошло, что ему просто захотелось заполучить ружья отца себе, а может быть, и подарить их Брежневу, который ими в свое время не раз любовался…
…Напротив шкафа с ружьями в нише стоял огромный, добротный дубовый шкаф. В нем хранилась военная форма отца — и старая, фронтовая, и новый мундир, который он сшил в 1958 году к сорокалетию Советской Армии. Тогда в мундире генерал-лейтенанта он покрасовался на торжественном заседании и сфотографировался со мной на память.
— Видно, последний раз, — как-то грустно сказал он, уходя переодеваться. Это было действительно в последний раз.
Вспоминается, как в тот период маршал Андрей Антонович Гречко вдруг придумал присвоить отцу звание Маршала Советского Союза.
— Вы — Председатель Совета Обороны, наш начальник, — хитро повел разговор Андрей Антонович, — а у нас, военных, свои порядки. Как-то нехорошо подчиняться младшему по званию. Вот если у вас будет маршальское звание, тогда другое дело.
Отцу предложение не понравилось, и он ответил довольно грубо:
— Сейчас мирное время, и войны не предвидится. Так что я с вами и в генеральском звании справлюсь. А, не дай бог, начнется война, тогда и будем присваивать кому что надо. И не лезьте ко мне с ерундой.
Гречко заулыбался, глядя на него сверху вниз с высоты своего почти двухметрового роста, и превратил все в шутку. Они с отцом были старыми приятелями и по войне, и по Киеву, где Андрей Антонович командовал военным округом.
…Здесь же, в предбаннике, стоял круглый столик и на нем 16-миллиметровый звуковой проектор. Когда выяснилось окончательно, что отец в клуб ходить не будет, я разыскал долго стоявший без пользы югославский кинопроектор, немецкий экран и оборудовал в большой комнате импровизированный кинозал. Фильмы брал в прокатной конторе, оказалось все достаточно просто. Иногда иностранными киноновинками меня снабжали друзья. Нравились отцу фильмы Уолта Диснея о природе, особенно о птицах. Очень сильное впечатление на него произвела историческая лента «Шестое июля» по сценарию Михаила Шатрова. Незадолго до этого внучка Юлия привозила Шатрова к нам на дачу. Отец долго гулял с ним, хвастался посадками на огороде. Отец приободрился, было видно, что гость ему нравится и он старается сделать ему приятное. Михаил Филиппович подарил отцу экземпляр журнала «Театр» со своей пьесой, с приличествующим случаю посвящением и пригласил его в «Современник» на спектакль «Большевики».
В те времена отец в театр ходил редко — он стал плохо слышать и не всегда разбирал реплики актеров. Его это раздражало. Доставлял неудобство и интерес к нему со стороны публики — он себя чувствовал каким-то диковинным экспонатом. Словом, культурных мероприятий в его жизни на пенсии было маловато. Изредка отец выбирался на художественные выставки в Манеж, однажды съездил в Бородино.
На сей раз он с удовольствием принял приглашение. Спектакль ему понравился. Антракт и некоторое время после спектакля мы провели в кабинете директора. Отец благодарил актеров, развлекал их своими воспоминаниями.
Тогда-то, после этого похода в театр, он попросил меня достать фильм «Шестое июля». Фильм ему понравился, он сказал, что тут история изображена правдиво. Потом он еще несколько раз перечитывал пьесу в подаренном Шатровым журнале.
Нужно сказать, что посетителей у отца бывало немного. Пару раз приезжал Роман Кармен с женой Майей и дочерью Аленой. Они долго сидели на опушке. Отец ему много рассказывал. Тогда отец сказал, что жалеет о своих словах в Манеже, резкостях, допущенных на совещаниях, признался, что пошел на поводу у наших идеологов Суслова и Ильичева.
В 1970 году внучка Юля привезла к отцу Владимира Семеновича Высоцкого. Они провели вместе почти целый день. О чем шел разговор, я не знаю, в тот день Высоцкий не пел отцу и гитары у него с собой не было. Да и кажется мне, что исполнительский стиль Высоцкого вряд ли пришелся бы по душе отцу.
Не мог состояться у них и разговор о «бульдозерной» выставке, которую молва приписала Хрущеву.[49] Отец полагался на силу убеждения и голосовые связки. Призывать на помощь технику для доказательства преимуществ реалистических направлений в живописи ему не могло прийти в голову. Эта техника использовалась для борьбы с неугодными направлениями в искусстве Брежневым в 1974 году, уже в послехрущевские времена.
Кто еще вспоминается из гостей отца?
Несколько раз заезжали Стелла и Петр Якиры. В довоенные годы отец был близок с их отцом, тяжело переживал арест и гибель Ионы Якира. Он очень обрадовался появлению у него детей старого друга, переживал за преследующие их несчастья, сочувствовал, но ничем помочь не мог.
Подолгу в Петрове-Дальнем гостила Вера Александровна Гостинская, старая польская коммунистка. Отец, общаясь с ней, рассказывал о пережитом — таким образом совмещал беседу с работой, записывая на магнитофон свои воспоминания. Она же со своей стороны подбадривала его вопросами. Да и вообще, их многое связывало. В конце двадцатых годов Хрущевы и Гостинские жили в одной коммунальной квартире на Ольгинской улице в Киеве. Потом судьба разметала их. Вскоре Вера Александровна получила свой сталинский срок и пошла мыкаться по лагерям. В 1950-е годы заключенных освободили, без документов погрузили в железнодорожный состав и отправили на родину. На границе поезд задержали — ни у кого не было паспортов, ни советских, ни польских, не говоря уже о визах. Только справки об освобождении. Так они простояли голодными несколько дней. Лишь обращение в ЦК КПСС разрешило проблему, и им, бывшим активистам Польской Компартии, удалось вернуться на родину.
Иногда гостила у отца и Кристина Берут, дочь покойного Первого секретаря ПОРП. Как-то заехал мой старинный приятель, чешский журналист Иржи Плахетка. Мы с ним подружились, когда он работал корреспондентом чехословацкого телевидения в Москве. Потом вернулся в Прагу заведующим крупнейшим издательством «Свет Советов», занимавшимся переводом и публикацией советских произведений. В 1968 году он стал неугоден новым властям и остался без работы.
Появились и новые друзья. Среди них был профессор Михаил Александрович Жуковский, известный детский эндокринолог. Поначалу он лечил внука Ваню, жившего с дедом. Со своей неуемной энергией Михаил Александрович засыпал Никиту Сергеевича вопросами, внимательно выслушивал ответы, что-то записывал. Не раз и отец ездил к нему в гости. Жуковский бережно хранил сувениры, подаренные ему отцом.
Наиболее частыми посетителями были наши друзья, в основном мои и моих сестер. Они гуляли с отцом, подолгу сидели с ним у костра, слушали его рассказы. Эти посетители, не имевшие касательства к политическим сферам, не вызывали беспокойства властей.
С иными же не церемонились. Так, перекрыли дорогу пилоту отца генералу Цыбину, не рекомендовали поддерживать связь с отцом и бывшему начальнику его охраны Литовченко. Забыли дорогу к отцу и те, кому на самом деле ничего не могло грозить. Очень многие не рискнули посетить своего опального друга, с которым проработали не один десяток лет. Как-то приехал в Москву на съезд горняков старейший, еще по Донбассу, товарищ отца Евграф Иванович Черепов. Они учились вместе на рабфаке в Юзовке, вместе работали в Исполбюро рабфака. Позвонил по телефону в Петрово-Дальнее, поговорил, но приехать отказался, ссылаясь на недостаток времени — надо навестить дочь и скорее домой, дела не ждут…
Часто мне задают вопрос: приезжал ли к отцу Микоян?
Невозможно забыть о позиции, занятой Анастасом Ивановичем на заседании Президиума ЦК в октябре 1964 года. Там ему пришлось проявить немалое мужество. Тогда в ответ на предложение Микояна оставить за отцом один из занимаемых им постов кто-то из присутствующих (по словам Серго Микояна, Шелепин), не считаясь хотя бы с возрастом Анастаса Ивановича, грубо отрезал: «Ни за что! Вы бы поменьше говорили, а
