прощальный подарок. Бери.
Он протянул коробочку Баттерсли. Их взгляды встретились. Баттерсли отвернулся.
— Не хочешь, что ли? — спросил Оллхоф. — Ладно, оставлю себе. На всякий случай. Погода нынче сырая, так что он и мне может пригодиться. Не угадаешь ведь, когда тебя начнут донимать старые мозоли. Разве можно угадать, когда…
— Оллхоф, — перебил его я. — Ради Бога, замолчите. Не мучьте бедного парня. Нельзя же пилить его без конца. Вы просто…
— А! — воскликнул Оллхоф, который всегда оставлял за собой последнее слово. — Ты хочешь сказать, что я сегодня не с той ноги встал?
Эдмунд Криспин и Джеффри Буш
(Е. Crispin & J. Bush)
КТО УБИЛ БЕЙКЕРА?
Уэйкфилд посещал лекции по философии в Лондонском университете, и в течение последних десяти минут все остальные гости Холдейна терпеливо выслушивали его речь, которую можно было назвать конспективным изложением основных идей лектора.
— Итак, — сказал Уэйкфилд, разбудив в душе присутствующих надежду на то, что они слышат начало заключительной фразы, — философия занимается не столько поисками ответов на вопросы о Человеке и Вселенной, сколько проблемой постановки уместных вопросов. Неуместные вопросы… (Тут маленький человечек по фамилии Филдинг, которого никто толком не знал, вдруг подавился портвейном, и его пришлось вывести.) — Неуместные вопросы только запутывают дело. И именно эта особенность философии, по моему мнению, доказывает ее превосходство над другими науками — такими, как… как… — Тут взор Уэйкфилда упал на Джерваса Фена, стоящего напротив и флегматично грызущего грецкие орехи. — Ну, как криминология, например.
Фен поднялся с места.
— Неуместные вопросы, — задумчиво сказал он. — Я вспоминаю случай, который очень хорошо иллюстрирует, каким образом…
— Доказывает, — повторил Уэйкфилд, взяв тоном выше, — ее превосходство над…
Но в этот миг, поняв, что продолжение экскурса в область теории познания наверняка приведет вечеринку к преждевременному концу, Холдейн ловко опрокинул свой бокал с портвейном на колени Уэйкфилда, и в последовавшей за этим суете оказалось возможным забрать инициативу у неуемного оратора и передать ее Фену.
— Кто убил Бейкера? — таким неожиданным вопросом Фен укрепил свои позиции, покуда Уэйкфилд тщетно пытался оттереть платком мокрые брюки. — Ситуация, которая привела к смерти Бейкера, сама по себе не была особенно сложной или запутанной, и потому дело удалось разрешить довольно легко.
— Да уж конечно, — кисло заметил Уэйкфилд, — если его разрешили вы.
— Нет-нет, это был не я. — Фен решительно качнул головой, и Уэйкфилд, все старавшийся усесться так, чтобы мокрая ткань не прилипала к ногам, мрачно поглядел на него. — Ответ нашел очень способный инспектор отдела уголовного розыска по имени Касби; он-то и рассказал мне об этом случае, когда мы вместе расследовали убийство того учителя-швейцарца из Коттен-Аббаса. Я попытаюсь воспроизвести его рассказ как можно точнее. И должен предупредить вас сразу, что манера изложения тут очень важна — пожалуй, не менее важна, чем обстоятельства самого дела…
Ко времени гибели Бейкеру было лет сорок пять; это был маленький самодовольный человечек с очень черными, смазанными бриллиантином волосами, уже заметным брюшком, в щегольской одежде и с перебитым, как у боксера, носом — впрочем, это увечье он получил не в драке, а при падении с велосипеда еще в детстве. Его никак нельзя было назвать приятной личностью, и он лишний раз доказал это, женившись на женщине много моложе и красивей себя, а затем став дурно с ней обращаться. По причинам, которые прояснятся для вас позднее, мне трудно сказать, какие формы принимало это дурное обращение, но сам факт остается бесспорным, — и через три года, желая скорее утешиться, нежели утолить страсть, несчастная женщина сошлась с шофером Арнольдом Сноу — угрюмым молодым парнем с землистым лицом. Поскольку Сноу никогда не читал Д. Г. Лоуренса, первые авансы Мэри Бейкер только изумили его, но надо отдать ему должное: он ни разу не попытался укрепить свое положение ни одним из очевидных способов. Однако среди соседей, конечно, поползли слухи; мы знаем достаточно примеров того, как подобная связь приводила к несчастью.
Холдейн кивнул.
— Раттенбери, — заметил он, — и Стоунер.
— Хотя бы. Так что Мэри Бейкер поступила не самым разумным образом, особенно если учесть, что по религиозным мотивам она панически боялась развода. Но она была из тех добрых, мягкосердечных, бестолковых женщин — собственно, почти такой же была и миссис Раттенбери, — которым совершенно необходима мужская ласка, как физически, так и эмоционально; и за три года с Бейкером она до того по ней изголодалась, что прорыв оказался очень решительным. Я видел ее фотографию и могу сказать вам, что она была довольно крупной (хотя и не толстой) женщиной, черноволосой под стать мужу и любовнику, большеротой и большеглазой, с фигурой рубенсовского типа. Мне так и осталось непонятно, зачем она вообще вышла за Бейкера. Он, конечно, имел немалое состояние — но для жен вроде Мэри деньги абсолютно ничего не значат; да и Сноу, как ни странно, был к ним не менее равнодушен.
Бейкер занимался производством дорогих игрушек. На его фабрике близ Туэлфорда делали сборные модели кораблей, самолетов, автомобилей и так далее. Спрос на подобные вещи очень ограничен: люди, знающие цену деньгам, вполне обоснованно медлят, прежде чем отдать пятнадцать гиней за игрушку, которую их отпрыск часом позже может запросто раздавить ногой или утопить в пруду, — и, когда Филип Экерсон построил в Руслипе фабрику того же профиля и умудрился сделать свою продукцию сравнительно дешевой, доходы Бейкера сократились чуть ли не вдвое. Их конкуренция длилась пять лет — на этом здорово выиграли местные детские заведения, но едва не прогорели оба конкурента. Когда Бейкер с Экерсоном наконец встретились, чтобы договориться о слиянии своих предприятий, они были на грани банкротства.
Их встреча произошла десятого марта нынешнего года — и не на нейтральной территории, а в доме Бейкера в Туэлфорде, где Экерсон согласился переночевать. Экерсон был альбиносом, но помимо этого отличался от других людей лишь редкостным упрямством, а поскольку он проявлял эту особенность только в сфере бизнеса, Мэри Бейкер увидела в нем человека, бесцветного во всех смыслах. Конечно, она смутно понимала, что это соперник ее мужа в деловом отношении, но не связывала с ним никакой реальной угрозы; а что касается Сноу, то он и вовсе ничего не смыслил в подобных вещах и с первого момента до последнего ни разу не почувствовал, что его хозяин вплотную подошел к разорению. В любом случае, ни ему, ни Мэри Бейкер было не до Экерсона, так как за час-другой до его прибытия Бейкер вызвал эту пару к себе в кабинет, заявил, что он знает об их связи, и пообещал немедленно возбудить бракоразводный процесс.
Однако я сомневаюсь, что за его обещанием последовали бы конкретные действия. Он не уволил Сноу, не стал прогонять жену из дома, да и сам явно не имел намерения покидать его — то есть, говоря языком закона, простил супружескую неверность и аннулировал дело. Нет, он только играл в кошки-мышки, вот и все; он знал, как его жена боится развода, и хотел всего лишь помучить ее ради собственного удовольствия; но ни Мэри, ни Сноу не были достаточно умны, чтобы это понять, и в результате поверили каждому его слову. Мэри впала в истерику и, находясь в таком состоянии, поведала Сноу о своем ужасе перед разводом. А Сноу, чрезвычайно наивный и впечатлительный юноша, воспринял все это очень серьезно. Раньше он не питал к Бейкеру особой вражды, но жалость к Мэри раздула пламя в его душе, и с этого момента он стал неумолим. Они были довольно жалки — эти двое молодых людей, загнанных в угол вполне тривиальной проблемой, но само неведение делало их опасными, и будь Бейкер посообразительней, он никогда не отважился бы так глупо шутить с ними. В этой ситуации вообще было нечто патологическое,
