Встану я, и пойду[105], и направлюсь на Иннисфри,И дом построю из веток, и стены обмажу глиной;Бобы посажу на лужайке, грядку, две или три,И в улье рой поселю пчелиный.И там я найду покой, ибо медленно, как туман,Сходит покой к сверчкам утренней росной пылью;Там полночь ярко искриста, полдень жарко багрян,А вечер — сплошные вьюрковые крылья.Встану я и пойду, ибо в час дневной и ночной[106]Слышу, как шепчется берег с тихой озерной волною;И хотя я стою на сером булыжнике мостовой,Этот шепот со мною.
В полнеба звезд и полная луна,И по карнизам гомон воробьиный,И громкой песней листьев сметенаПечаль земли — ее мотив старинный.Но вот пришла ты с мукой на устах,С тобой все слезы от времен Голгофы,Всех кораблей пробоины в бортахИ всех тысячелетий катастрофы.И звезды меркнут, корчится луна,Дрожит карниз от свары воробьиной,И песня листьев прочь отметенаЗемных скорбей мелодией старинной.
Кто красоту назвал недолгим сном?Для алых губ в их траурном расцветеВсе новое прошло на этом свете:Минула Троя жертвенным огнем,Погибли Усны дети[109].Вторгается наш деловитый мир, —Не замечая душ, уступчивых, как тени,Податливых, как воды в зимней лениПод крышей звезд, оснеживших эфир, —В края уединений.Архангелы, склонитесь перед ней:Еще до вас, до нас в земной юдоли,Еще Один на царственном престоле,Он для нее по доброте своейИз мира сделал поле.
Как прежде, могу их видеть — одетыхВ жесткое, яркое — бледных, усталых людей;В бездонности неба они есть и нет их,Древних, как скалы в оспинах от дождей;Шлемы их серебрятся, паря бок о бок;Недовольны глаза их, видящие, как наяву,Смятенье Голгофы, и взгляд их не робокТайны, вершащейся неподвластно в хлеву.