бесплатного проезда на Лестнице.
Потомки Гнея-гонца унаследовали привилегии своего пращура и стали предлагать курьерские услуги любому, кто в них нуждается и готов заплатить. За тысячу лет, прошедших с той поры, семейство потомственных почтарей разрослось, разбросало по всей столице особенные дома-конторы и обзавелось собственным храмом. Проводимые там тайные обряды посвящения молодежи в гонцы были, по слухам, очень суровы. С юных королевских курьеров, нападение на которых каралось мучительной смертью, бралась страшная клятва не нарушать семейных традиций. Уже один вид голубых накидок и крылатых жезлов почтарей внушал их клиентам доверие, символизируя надежность и неподкупность…
«Да, — поморщился Лайам, — дубинки и клетчатые плащи миротворцев тоже вроде бы призваны внушать что-то такое…» Он содрогнулся и решил эту тему оставить. «Письмо доставят по назначению, успокойся. По крайней мере, есть все основания так считать…»
Падающая в бурлящую котловину Монаршая, соединяя внутреннюю и внешнюю гавани и убегая к морю, делила нижний город на две половины, как и верхний Торквей. Большинство кораблей швартовались у южных пристаней порта, прижимаясь к Хлебному тракту, и, следовательно, глухие трущобы, манящие беглеца, должны были располагаться в северной части Беллоу-сити, вдали от оживленных торговых кварталов.
Расчеты Лайама оказались верны. По мере того как он уходил от здания биржи, дома вокруг становились все неухоженнее, а прохожие выглядели все беднее. Беглец миновал район заколоченных складов, далее потянулись лачуги и полуразрушенные бараки. Ему невольно сделалось грустно, он усмехнулся, чтобы себя подбодрить. «Бьюсь об заклад, в последние десять лет сюда ни один миротворец и носа не сунул!» И впрямь трудно было представить горделивую клетчатую тунику в царстве серых от сырости стен и закоулков, воняющих рыбой.
Впрочем, людей тут хватало, по большей части женщин, болтающих с кумушками или набирающих воду из грязных резервуаров. Всюду носились стайки оборванных ребятишек, увлеченных какой-то сложной и непонятной для посторонних игрой. Когда одна из таких стаек замедлила бег и несколько пар любопытных глаз уставились на чужака, Лайам вдруг вспомнил, что хотел купить дешевую куртку. И неожиданно осознал, что все кругом пялятся на него. Иллюзия защищенности мгновенно развеялась.
Уже с оглядкой он двинулся дальше. В квартале рыбацких хижин, увешанном порванными сетями и заваленном рыбьими внутренностями, обнаружилось нечто вроде одежной лавки. Хибарка ничем не отличалась от остальных, однако перед ней на шестах болтались не снасти, а разнообразные носильные вещи, вывешенные явно не для просушки. Лайам постучал в дверь. На стук выглянула молодая женщина с узким волчьим лицом, прижимающая к груди замурзанного малыша. Она смерила незнакомца скептическим взглядом.
— Господин никак заблудился?
— Нет.
Лайам указал на шесты с тряпьем.
— Мне нужна куртка.
Женщина коротко хохотнула.
— Ну что ж, вон они, перед вами.
— Продаются?
— А как же, конечно! Все продаются. Выбирайте, прошу!
Она говорила будто бы издеваясь, хотя не ясно, над чем. Лайам принялся перебирать вещи. Все они так загрубели от грязи и соли, что казались сколоченными из деревянных обрезков. Однако через пару минут ему все же удалось кое-что подобрать. Одна из курток смотрелась и вовсе прилично. «Правда, она слишком грязна, но лучше ходить в грязном, чем ждать ножевого удара от тех, кому вдруг приглянется твой чистенький плащ».
Увидев, что незнакомец не шутит, женщина переложила ребенка на другую руку и потянула Лайама за рукав.
— Не надо, господин, — сказала она, уже без издевки. — Они ведь с покойников.
Лайам отдернул руку.
— Что-что?
— Ну, с тех, кто ушел в море и не воротился. Вдовы или детишки приносят их вещи сюда. Дома-то эту одежку никто носить уж не станет. Со временем мы потихоньку все продаем, когда случай забудется. Когда уже никто и не вспомнит, чье это барахло.
Лайам хмыкнул, не зная, что тут сказать. Мрачноватый обычай.
— Но вещи-то продаются, ведь так?
— Так-то так, да они для господ не подходят. Это ж с покойников!
— Ничего. — Лайам стащил куртку с шеста. — Я и сам чуть не стал покойником пару часов назад, — пробормотал он себе под нос.
Женщина услышала и обиженно сдвинула брови.
— Постыдились бы, сударь! Найдите для своих шуток более подходящее место.
Она ухватилась за куртку.
В Лайаме вдруг ворохнулось неодолимое желание объясниться — рассказать этой угрюмой обитательнице портовых окраин все-все. Что с ним было вчера, что случилось сегодняшней ночью, чтобы она поняла, чтобы дошло до ее куриных мозгов, в какой он беде. Слова признания уже вертелись на языке. «Меня преследуют. Меня хотят уничтожить».
Одна рука женщины была занята ребенком, она не могла вырвать куртку у шутника, но все же пыталась. Лайам сопротивлялся, одновременно борясь с искушением разразиться потоком полугневных, полужалобных фраз. «И что она скажет? Похвалит тебя за сообразительность, посочувствует? Вот мол, какой смекалистый богатей, прибежал, когда его припекло, прятаться среди нищеты!»
Он выпустил куртку.
— Послушайте, не сердитесь. Я не шучу. Мне очень нужно переодеться, честное слово. Я хорошо заплачу.
Женщина презрительно повела подбородком и крепко прижала к себе отвоеванную зюйдвестку. Тут только Лайам заметил, что в глазах ее блестят злые слезы.
— Заплатите? Как же! Одна ваша шляпа стоит дороже всего этого барахла! Вы ничего у меня не получите. Ступайте своей дорогой.
— Хорошо… — Лайам опустил голову. «Да отбери ты у нее эту куртку! Дерни чуть посильнее и уходи!» — Хорошо. Извините.
Он неуклюже кивнул и пошел прочь.
Недовольный, угрюмый, Лайам брел через россыпь лачуг к заброшенным складам. Многие из этих строений уже были захвачены самовольными поселенцами, на что указывали робкие струйки дыма, курившиеся над ними. Фануил, с высоты озиравший царство пыльных окошек и проваленных крыш, обрисовывал обстановку. Тут — в окне верхнего этажа — видна женщина, она убаюкивает ребенка, а во дворе, сплошь заросшем травой, пылает костер. Там — в следующем дворе — травы нет, как нет и огня, зато все пространство его заполнено парусиновыми шатрами… С помощью фамильяра наконец обнаружился склад, который в течение нескольких лет, по всей видимости, действительно пустовал. Проемы ворот в этом добротном здании были заложены кирпичом, однако высоко, под самой его крышей, имелось небольшое оконце.
«Вот куда тебе надо было идти, — сердито подумал Лайам, оглядывая стену, — вместо того чтобы тратить время на поиски куртки!» Забраться наверх по рядам кирпичей ничего не стоило. «Зачем выставлять товар на продажу, если ты с ним не хочешь расстаться и бесишься при виде клиента?» Ответ лежал на поверхности. Судя по всему, человек, которому принадлежала зюйдвестка, многое некогда значил для женщины с волчьим лицом. «Ладно, — поморщился Лайам. — У тебя хватает своих проблем».
Фануил доложил, что на соседних улицах тихо. Беглец сбросил туфли, заткнул их за пояс и полез по стене. «Пальцы, — твердил он себе, — пальцы! Пальцы рук, пальцы ног. Тебя нет, существуют лишь пальцы». К тому времени, как верхолаз прополз урочные двадцать футов, конечности его онемели, однако же не дрожали.
Лайам положил локти на узенький подоконник и перевел дух. Стекла в окне не было; с внутренней
