стороны его закрывала ставня. Он без труда нашарил кинжалом крючок и проник внутрь.
Удачливый взломщик очутился на небольшой галерейке, лепящейся под стропилами склада, которая в свое время позволяла его владельцам беспрепятственно наблюдать за всем, что творится внизу. Лайам оставил ставню открытой и подошел к ограждению.
Его взору открылось огромное помещение — пустое, безмолвное, пахнущее солью и плесенью. Сверху, сквозь запыленные стекла купола, мутно сочился свет. Склад был разбит на два хранилища, между ними к замурованным ныне воротам шел широкий заглубленный проход (там разгружались телеги) с двумя рядами толстых столбов, призванных поддерживать крышу. Возле этих столбов валялись какие-то деревяшки, в остальном же гигантский амбар был совершенно пуст.
«Чудесно!»
Лайам надел туфли и спустился, по крутой лесенке вниз. Фануил пролетел над его головой, сделал круг, потом вернулся и уселся на балку. Беглец пересек хранилище, спрыгнул в проход, огляделся, уперев руки в бока, и кивнул.
Место было действительно идеальным. Уединенное и в течение многих лет не востребованное ни одним из бродяг. И сравнительно безопасное, по крайней мере, до тех пор, пока Уорден не взбредет в голову обыскать все заброшенные строения. Ему следует радоваться, он, собственно говоря, и впрямь радуется, поскольку нашел то, что искал. Однако, сгребая в кучки обрезки досок и сбрасывая их в проход, Лайам кривил губы в унылой гримасе.
Дров набралось порядочно, он механически расщепил пару обрезков кинжалом, занятый поисками причин своего недовольства. Оно озадачивало и расстраивало его. Он в безопасности, у него есть крыша над головой, письмо на пути к Катилине… Правда, не мешало бы перекусить, но чувство голода уже притупилось, осталась одна усталость.
«Что же не так? Ты бы должен плясать от радости!» Он сложил щепки аккуратным домиком и поманил Фануила.
— Не будешь ли ты так любезен все это поджечь?
Дракончик снялся с насеста. Лайам нахмурился. Возможно, его раздражает прорезавшийся в рептилии юморок? Нет, ерунда. «Где бы ты сейчас был без своего малыша?» Он сел рядом с уродцем, творившим заклятие. В кучке стружек сверкнул огонек, они затрещали, потом занялась щепа покрупнее. Лайам протянул руку и распутал бечевку, оплетавшую тельце дракончика.
— Отдохни, дурачок.
Фануил выгнулся, потянулся, расправил крылья, помотал хвостиком. Совсем как щенок. Лайам усмехнулся и почесал темную спинку. Дракончик, блаженно жмурясь, растянулся на кирпичном полу и уронил мордочку на передние лапы.
— Что, эта штука и впрямь тебя утомляет?
Продолжая почесывать фамильяра, Лайам смотрел на флакон. В свете разгоревшегося костерка он казался наполненным кровью.
Дракончик поднял голову.
«Нет, не очень. Немножко».
Он выбрался из-под хозяйской руки.
«Слетаю-ка посмотреть, нет ли где миротворцев».
Лайам подкинул флакон на ладони.
— Не стоит. Пока нам ничто не грозит.
Мысленно он добавил:
«Прости, что не понял твоей шутки».
«У нас, наверное, разное представление о смешном».
Лайам хмыкнул.
«Да, похоже на то».
Сейчас, разомлев у костра, он был склонен признать, что долю иронии в противостоянии провинциального квестора столичному пацифику усмотреть все-таки можно.
«Но только иронии, и не больше. Ничего смешного тут нет».
«Как мастеру будет угодно».
Впрочем, ирония также дает повод к улыбке. «Так отчего же ты мрачен?» Лайам нахмурился, сосредоточенно глядя в огонь. Нет, собственное дурацкое положение его не очень заботит. Конечно, то, что с ним стряслось, выглядит глупо, нелепо, а тут и все тело ноет, и глаза слипаются, и руки отяжелели… Быть может, его мучает ревность? Сознание того, что Уорден — куда лучший игрок? Да нет, вряд ли. «Она, несомненно, великолепна… в своем роде, но ты ведь пока переигрываешь ее!» Нет, его удручает не превосходство Уорден. Лайам вспомнил о женщине, торговавшей рыбацкой одеждой, но, подумав, решил, что дело не в ней. Правда, и тут имеются подводные камни. Интересно, с чего, например, она вдруг заплакала и кто отец ее малыша? Это ведь тяжко — каждый день ждать возвращения лодок и не знать, вернется ли с ними твой муж. Доля рыбачки вызывала сочувствие, но к неприятному самоощущению Лайама отношения не имела. И все же ему казалось, что что-то идет не так. Как будто он не сделал чего-то важного или что-либо проворонил.
Лайам, сердито хмыкнув, лег на пол и завернулся в ворованный плащ. От огня приятно тянуло теплом, его разморило. Нет, все вроде бы сделано, теперь остается лишь ждать.
«Ожидание!» Он содрогнулся, чувствуя, что наконец-то попал в точку. Вот где гнездятся причины его недовольства! Убежище найдено, спасительное письмо — у гонцов, и можно только гадать, когда оно дойдет до Каталины. Во всяком случае ответные шаги принц казны предпримет не ранее завтрашнего утра. «Если он вообще их предпримет!» Теперь от Лайама не зависело ничего, и это ему жутко не нравилось. Весь этот день и всю следующую ночь ему предстояло провести в вынужденном безделье. «Ну, почему же — в безделье? Разве это не дело — перехитрить Уорден и остаться в живых?»
Костерок прогорел и потух. Проснувшись, беглец увидел лишь слабо тлеющие угли. Он пробудился с чувством надвигающейся опасности и резко вскочил на ноги, испуганно вглядываясь в окружающую темноту.
«Фануил!»
«Я на улице, мастер».
«Что ты там делаешь?»
Высоко вверху виднелся бледно-серый квадрат, совершенно не освещающий помещение склада.
«Стерегу. Ближе к вечеру мимо прошли два миротворца, но на твое убежище они даже не посмотрели».
«Ближе к вечеру? А который теперь час?»
«Только что село солнце».
Значит, он проспал целый день. Само по себе это неплохо, ждать остается лишь ночь. Моргая и позевывая, Лайам снова сел на пол и, положив на угли несколько щепок, оживил костерок. Ушибы, намятые кирпичами, болели, в животе гнусно бурчало. Беглец поплотнее закутался в плащ.
«День позади. Лорд соизволил проснуться». Он тупо глядел в огонь, пляска пламени завораживала. «Это хорошо. Теперь надо бы как-нибудь дотянуть до утра».
А утром ему предстоит слоняться по пирсу внутренней гавани, высматривая, не мелькнет ли где шляпа с белым пером. Далее все будет зависеть от того, какие инструкции принесет доверенный человек Катилины.
«А если тот не придет? Если принц вообще не обратит на твое письмишко внимания? Или, хуже того, вдруг окажется, что он держит сторону Северна?» Мысль была неожиданной, Лайам затосковал. «Что, если он расставит тебе ловушку? Или передоверит это Аурику с Эльдайном?» Ладно, придется принять меры предосторожности. Загодя, например, осмотреть пирс и не брать с собой Панацею… Лайам попробовал усмехнуться, но спокойствие не приходило. На чем зиждется его доверие к принцу казны? На слепой убежденности, что тот предан правящему монарху. То есть на том же песочке, из какого слеплен миф о неподкупности миротворцев. Но если клетчатым туникам не чуждо предательство, почему не предположить, что оно не чуждо и Катилине? А если и Катилина предатель, тогда получается, что в Торквее нельзя вообще никому доверять. Ни жрецам, ни лордам, ни простым горожанам, ни даже самой королеве! «Быть может, ты здесь — единственный человек, которому не безразлична судьба Никанора!»
