— Какие же они у вас? Черные? — пытался он угадать.
— Да-да, черные… Кстати, у вашего брата темные волосы, — неожиданно вырвалось у нее.
— Да, совершенно верно. И у моей сестры тоже. Но у нас в роду был рыжеволосый шотландец и, вероятно, именно во мне проявились его гены. Атавизм — так, кажется, это называется. А какие у вас глаза? Серые? Зеленые?
— Обычно они серые, — сказала она рассеянно, потому что в ту минуту представила себе высокого темноволосого Филиппа и жизнерадостную брюнетку Анжелу. Они казались очень влюбленными друг в друга… Кажется, он что-то сказал о генах. Что это с ней в самом деле?
— Сколько вам лет?
— Двадцать семь. Это что, допрос? — оборвав себя на полуслове, резко спросила она.
— Но я же пью ваш кофе.
— Пока еще нет, и потом — что из этого?
— Должен же я хоть что-нибудь знать о женщине, у которой пью кофе да еще делаю ей предложение.
За всю свою жизнь Тори не слышала ничего подобного и решила промолчать. Неожиданно он засмеялся, и смех его был таким обезоруживающе искренним, что у нее отчего-то перехватило дыхание. Внутренний голос недовольно говорил ей, что не следовало открывать ему дверь.
— Что, не везет вам с самого утра? — весело спросил он.
Тори снова взглянула на него. Неожиданно ее охватило постепенно нараставшее в ней все утро чувство обиды и жалости к самой себе. Она забыла, что перед ней чужой человек, ей захотелось поделиться с ним, и она начала свою маленькую повесть об утренних несчастьях. Сначала она говорила медленно, словно через силу, но постепенно перестала сдерживать себя и уже не могла остановиться.
— Прошлой ночью мне пришлось спать на полу, на матраце, ведь я добралась сюда только к полуночи и оказалось, что рабочие ушли, не установив кровать, а под рукой у меня не было никакого инструмента, чтобы сделать это самой. Я долго не могла заснуть, а в семь часов зазвонил будильник, который находился в ящике у самого уха. Я вскочила как ужаленная… Во-первых, в незнакомом доме вообще жутко одной, а кроме того, в темноте я наступила на собственную простыню и, запутавшись в ней, упала на ящик с книгами. Мне удалось наконец выключить проклятый будильник, но больше я уже не заснула. Тогда я решила принять душ. Встав под душ, я повернула кран — и на меня хлынула ледяная вода, а я не люблю холодной воды. Когда я его выключила, то минут десять искала полотенце, так что я, наверное, простудилась и теперь заболею воспалением легких. К тому же вся моя одежда еще не распакована. Мой фен для сушки волос перегорел. Из обуви я нашла только эти тапки…
— Как все это забавно…
— А на лестнице я чуть не свернула себе шею. Потом я заблудилась и не могла отыскать кухню, и больно ударилась о дверь — было темно, а во всем доме не установлено ни одного выключателя, и ранним утром здесь совершеннейшая темнота. Поэтому я полчаса искала кофейник, а кофе так и не смогла найти!
На последнем слове голос Тори задрожал и оборвался. Видно было, что все эти неприятности совершенно выбили ее из колеи. Она глубоко вздохнула, но тут заметила, что он с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться.
— Да, не везет мне этим ранним утром, мистер Йорк, — с горечью заключила она.
— Девон Йорк, — вежливо поправил он ее.
Но она не обратила на это внимания и продолжала:
— Мне было настолько плохо, что я позволила незнакомому человеку, какому-то сумасшедшему, вероятно, отпущенному из лечебницы на выходной, войти в мой дом и нести всякий вздор: насчет его невестки, разных шейхов и послов в пустынях, насчет полета зайцем в транспортном самолете и — в довершение всего — разрешила ему варить кофе на моей кухне!
— Но вам просто необходимо выпить чашечку кофе, — пробормотал он, борясь со смехом.
— Да, но у меня нет молока. — Тори произнесла это таким тоном, словно эта неприятность была последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. — А я ненавижу черный кофе, — закончила она, чуть не плача.
— Мы что-нибудь придумаем. — Он подал ей свой белоснежный носовой платок. — Вот, возьмите.
Тори вытерла глаза и взглянула на своего гостя.
— Я вовсе не плачу, — взяв себя в руки, сухо сказала она. — И хватит, черт побери, жалеть меня.
— Я и не думал жалеть вас. Но давайте подумаем, что тут можно сделать.
Она чувствовала себя настолько обессиленной, что не вникала в его слова и промолчала.
— Здесь два выхода: либо вы полностью доверяетесь мне и опираетесь на мое плечо, которое, по всеобщему мнению, просто создано для несения тягот повседневной жизни, либо вы сейчас садитесь поудобнее, а я приготовлю столь необходимый для нас обоих завтрак.
— Неужели вы умеете готовить? — удивленно спросила Тори, чувствуя, что этот тип начинает ее интересовать.
— Конечно умею.
— Надо же. — Она вдруг неожиданно икнула, но при этом так посмотрела на него, будто это сделал он, и, рассерженная, вызывающе сказала: — Не нужно мне ваше плечо.
— Я просто уничтожен. Подождите секунду. — Он исчез в направлении гостиной, но вскоре вернулся на кухню. В руках у него было мягкое и удобное, обитое бархатом кресло. Под мышкой он нес диванную подушку. — У вас не слишком много вещей, — заметил он.
— Это потому, что у меня никогда раньше не было своего дома.
Она смотрела, как он ставил кресло в углу просторной кухни.
— Здесь оно не смотрится, — сказала она.
— Мы отнесем его назад, когда закончим завтракать. Садитесь.
Тори сочла за лучшее не спорить. Она опустилась в кресло и плотно запахнула халат, вспомнив, что он держался только обтрепанным поясом, а под ним не было ничего.
Девон пододвинул нераспакованный ящик с надписью «Книги», положил на него подушку и вдруг, не говоря ни слова, сгреб руками ее ноги и положил их на подушку.
— Я и сама могла бы это сделать, — прошептала Тори, сама испугавшись интонации своего голоса.
— Доставьте мне это удовольствие. — Его слова прозвучали очень серьезно.
Потом он отошел от нее и начал искать в ящиках посуду и продукты. Тори не знала, должна ли она воспрепятствовать тому, что он хозяйничает в ее кухне, но все еще не могла прийти в себя. Для нее было так непривычно, что кто-то заботится о ней, и она не знала, хорошо ли это. Особенно предложение подставить свое плечо, на котором можно поплакать, — оно было таким заманчивым.
Это очень встревожило ее. Да, действительно, утро въедалось не из приятных и предыдущие недели тоже были нелегкими. Ведь то, что она сказала Девону, было правдой: она в принципе никогда не плакала, Во всяком случае, когда кто-нибудь мог это видеть. И вообще она была очень способной, разумной, знающей свое дело женщиной — по крайней мере, все так о ней говорили. «Для художницы», добавляли они при этом, что ее ужасно злило.
— Это годится вместо молока? — В руках у него были пакетики сухих сливок.
Как только он смог их отыскать? — с легкой досадой снова подумала Тори. Может быть, он из породы людей, сделавших девизом своей жизни лозунг скаутов «Будь готов!»? После всех своих утренних потрясений она не склонна была к каким-то действиям, и активность ее нового знакомого раздражала ее.
— Я займусь этим сама, — ответила она ему довольно резко.
— Превосходно, — отреагировал он. Было очевидно, что ее слова не произвели на него никакого впечатления. Он спокойно налил кофе, вежливо спросил, как она любит: с сахаром или без, и подал ей чашку. Потом спросил как ни в чем не бывало: — Итак, вы приехали этой ночью?
— Угу. — Тори с удовольствием отпивала из чашки бодрящий напиток и смотрела, как гость
