Саддам Хусейн
Посмертное проклятие
ВСТУПЛЕНИЕ
Живут черти, по убеждению тех, кто верит в это, и плодятся между деревянными балками, что подпирают крыши ветхих домов, в углах, где обычно свалены дрова, в пещерах и горных расщелинах, в заброшенных лачугах, в развалинах каменных стен – там, где Аллах разгневался на народ, и сгинули те, кто сгинул, а остальные оставили свои жилища. Живут в развалинах Вавилона, покинутого людьми после того, как разрушен он был персами по сговору с иудеями, которых когда-то пленными пригнал в город Навуходоносор. А сейчас они вполне могут водиться в средствах связи и в телевизионных экранах, в современных вещах, во всем, что обладает силой внушения и искушения. Или в глазах алчных женщин, которым они способны придать любой оттенок, стоит лишь вставить контактные линзы, скрывающие подлинный цвет глаз. Тогда мужчине трудно бывает определить, желает женщина чего-либо или не желает, будь то пристойно или неблаговидно, и не понять уже по ее глазам, когда ей стыдно. Не понять, повинуется ли она во всем воле Аллаха, сохраняя достоинство свое и своей семьи, или же катится в сатанинскую пропасть, обесчестив себя и ближних своих. Или живут они в поступках мужчин, которые ступают на путь, неугодный Аллаху, и дают волю гневу, позабыв обо всем, о чем следует помнить, кроме того, что угодно им сию минуту, и того, что пробудил в них гнев. В любом случае, место чертей там, где алчность и алчущие, угнетение и угнетатели, зло и злодеи. Представьте себе, что есть они даже в ружейном затворе, в набитой нечестивыми деньгами казне, в двигателе самолета, в оперении авиабомбы или ракеты, несущих с собой разрушение. Во вражеской оккупации, в тюремных замках и за их решетками, где в камерах томятся невинные люди и борцы за свободу. Живут они в сердцах своих приверженцев, текут вместе с кровью по их жилам, прячутся в их мыслях и желаниях. Обитают на кончиках перьев, которыми выводят они ложь, в том, к чему они готовятся и что замышляют.
Обжился шайтан в разного рода вещах и приводит в движение всевозможные рычаги, чтобы разжигать зло. Раскинул свои сети повсюду, повсеместно распространил свое влияние, когда возросли способности людей и умножились в их руках средства. Изменился его архаичный облик, который прежде рисовался в воображении и на изображениях: глаза выпучены, растрепанные волосы торчат во все стороны, не желают ниспадать на плечи и уши, как у человека. Проник шайтан в человека так глубоко, что даже дервиши и знахари не в силах изгнать его из тела, чьей душой он решил поиграть, пусть тысячи раз ударяют они посохом в землю рядом с тем, в кого вселился шайтан, пусть даже ему по затылку, выкрикивая столь необходимые прежде слова: «Изыди, проклятый!»
Шайтан как будто бы слился с человеком, подходящим ему по описанию, проник в его нутро. Или наоборот, человек своим характером и поведением стал напоминать шайтана. А может, шайтан и вовсе убрался, скрылся где-то далеко, когда возросло число тех людей, что делают его дело вместо него.
Как бы там ни было, шайтан глубоко проник и надежно обосновался в сердцах и умах, в помыслах тех, кто ему отдался. Но, столкнувшись с теми, кто облачен в доспехи веры, он потерпел неудачу и держится теперь подальше от тех, кто не признает над собой ничьей власти, кроме власти Милостивого и Милосердного, от верующих, которые думают и поступают во всем в угоду Аллаху, слава Ему, соблюдая Его запреты.
Полторы тысячи лет назад или около того, много позже того и до наших времен люди на земле, в большинстве своем, жизнь вели скромную. И добро и зло в их сердцах и душах, а оттого и в делах их и в отношениях друг к другу имели каждое свое место сообразно их именам. Но добро и зло в те времена проявления имели каждое по способностям своим, и потому зло было гораздо скромнее по сравнению с тем, как оно выглядит в наши дни. А вот сила добра была тогда велика, поскольку широта и глубина влияния тех, кто несли его, имели великий размах. И, несмотря на то что сила убеждения уверовавших в него сынов человеческих определялась лишь уровнем сознательности и крепостью веры, а люди за редким исключением были безграмотны, влияние тех, кто стал проповедовать зло после того, как шайтан совратил их с пути истинного, и их преступления не имели того размаха, который мы наблюдаем в наше время. Но тем не менее зло и несущие зло всегда оказываются рядом с добром и теми, кто в добро верит. А Аллах, Господь двух миров, пребывает надо всеми. Внимательно следит Он за происходящим и записывает в Небесную книгу каждому по его делам, отмечая и дела шайтана.
Так рассказывал Ибрагим сиротам своих троих сыновей, убитых в племенных набегах и распрях, которые в те времена были обычным делом на Аравийском полуострове, расположившемся между Арабским заливом[1] и Красным морем и вместившем на просторах своих Ирак, страны Залива и Йемен.
Так уж случилось, что три его убитых сына оставили ему троих мальчиков, по одному сыну каждый. Родители назвали их Иезекиль, Иосиф и Махмуд. Мальчики росли на попечении деда Ибрагима, которого они звали папой. А бабку свою Халиму, жену Ибрагима, звали они матерью, ведь после смерти отцов матери их вернулись к своим соплеменникам.
Рядом с Ибрагимом жена его Халима, носившая прозвище Добрая, вертела свое веретено, пряла пряжу, чтобы связать одежду для тех из домочадцев, у кого она прохудилась. Дом, под кровом которого жило семейство, был обычным домом из шерсти[2].
Пока Ибрагим вел свой рассказ, к нему подошел маленький ягненок и принялся тыкаться носом в его меховую жилетку. Не прерывая рассказ, Ибрагим погладил ягненка по морде, оттолкнул от жилетки и сунул ему палец, который тот принялся увлеченно сосать, как сейчас дети сосут молоко из бутылки.
– У тебя в пальце есть молоко, пап? – спросил младший Махмуд.
– Нет, молоко в вымени его матери, сынок. Он просто играет, как играешь ты, когда лазаешь по растяжкам шатра. Смотри только не упади и не сломай себе шею. Разница между вами в том, что ягненок играет с пальцем, и в этом для него нет ничего опасного. Ты же, когда лазаешь по веревкам, можешь потерять равновесие и упасть, сломать себе руку, ногу и даже шею, особенно если Иезекиль задумает вдруг сыграть с тобой злую шутку и начнет дергать веревку.
Когда речь в предостережениях Ибрагима дошла до шеи, Махмуд машинально ощупал свою и даже сглотнул, отчего братья его рассмеялись, а Халима Добрая заулыбалась. Свое прозвище она получила по благонравию своему, за которое ее ценили все люди, включая Ибрагима.
– Я тоже, пап, иногда лазаю по веревкам, но еще ни разу не упал, – спросив разрешения, сказал средний из мальчиков, Иосиф.
– Когда-нибудь можешь упасть, каким бы ловким ты ни был. Да сохранит вас Аллах, дети мои. Лучше держаться от этих веревок подальше, потому что многие, кто лазает по ним вместо того, чтобы найти себе более прочную опору для передвижения, в конце концов теряют равновесие, падают и расстаются с жизнью.
– А что, если лазать по деревьям, перебираясь с ветки на ветку? – спросил Махмуд.
