Нахва хотела было извиниться и отказать, но вспомнила, что, следуя своему плану, должна поводить его за нос.
– Передай ему, Хазим, пусть пожалует сегодня после полудня. И скажи дяде, отцу своему, чтобы тоже пришел в это время вместе с тобой.
Саману и Омару она наказала оставаться среди слуг и оказывать гостям должное гостеприимство: Саман должен был сидеть возле очага, где варился кофе, а Омар – подавать гостям воду и кислое молоко.
– Скажи моему дяде, Хазим, – наказала она строго, – чтобы не сходил со своего места, и ты вместе с Омаром и Саманом не сходите со своих мест, что бы ни говорил вам Иезекиль, пока я сама вам не скажу. Понятно вам?
– Понятно, тетушка, – отвечали Омар и Саман.
– Понятно, сестрица, – ответил Хазим.
– Тогда ступайте, время еще не пришло.
Нахва вышла с гостевой половины на женскую, где стала рыться в деревянном сундуке, в котором хранились платья и украшения.
Погода стояла апрельская, великолепная. Нахва расчесала волосы и накинула платок. Потом подвела глаза сурьмой. Покончив с этим, надела чистое платье, поверх него зибун[21] и приготовилась встретить Иезекиля, дядю и всех, кто должен был прийти вместе с ними.
Перед этим встретилась Нахва в своем доме с Салимом, как было договорено с его сестрой и родителями, а с ней были Хазим, Омар и Саман. Уединилась она с Салимом в дальнем углу на семейной половине, чтобы родне Салима не было слышно, о чем идет разговор.
– Теперь Иезекиль по праву заслуживает смертного приговора, – сказал Салим.
– Нет, Салим! Люди привыкли повиноваться твоему слову, но и ты послушай меня, а я так не думаю. Сочти я это единственным лекарством от нашей болезни, еще раньше согласилась бы я помочь матери, да смилостивится над ней Аллах, и уж поверь, вдвоем бы мы с ним справились. Но не пожелали мы лишить себя благодати Аллаха и опозорить вас всех поступком, на который женщина может пойти только в том случае, если рядом с ней не оказалось достойных мужчин или ее честь оказалась в опасности, и ей пришлось пойти на убийство того, кто посягнул на ее честь или жизнь. Удержала я в свое время мать от такого поступка и сама удержалась.
Они говорили шепотом, еле слышно, но сидели так близко, что вполне могли разобрать слова друг друга.
– Но я имею в виду, что сделать это должны мужчины, а не женщины, – возразил Салим.
– У меня другой план, – отвечала Нахва.
Салим выслушал ее план от начала до конца, и ему пришлось с ним согласиться.
Иезекиль пришел один. После него появился дядя Нахвы со своим младшим братом, а с ними Хазим. Омар и Саман к тому времени уже готовы были встретить гостей, и все трое – Хазим, Омар и Саман – знали, чем им надлежит заняться.
Иезекиль произнес положенные слова соболезнования Нахве, после чего приветствовал ее дядей и Хазима. Усевшись, он принялся говорить о грибах и походах, о том, что уже появились куропатки, которых, судя по всему, в этом году должно быть много. Казалось, говорит он обо всем этом для того, чтобы прогнать скуку, хотя посидеть он успел всего несколько минут.
– Если сезон выдался грибной, а куропатки стали откладывать яйца – это хороший знак: год будет добрым. Жаль только усопшая нас опечалила. Ну ничего, у нас осталась Нахва, она ее заменит, все наше племя ей гордится.
Он произнес «наше племя» так, словно происходил из него, как и Нахва.
Помолчав немного, Иезекиль продолжил:
– Если позволите, мне хотелось бы побеседовать с Нахвой наедине по делу, ее касающемуся. Вернее, дело касается ее матери, да смилостивится над ней Аллах, и с ней мне следовало бы беседовать, но судьба меня опередила. Так что теперь я должен поговорить с Нахвой.
– Подойдите, будьте добры, – позвала Нахва дядей, – а ты, шейх наш, – обратилась она к Иезекилю с нарочитым почтением, чтобы он вдруг чего не заподозрил, – можешь говорить со мной при них.
– То, с чем я пришел, мне хотелось бы сказать тебе одной, а уж потом ты можешь рассказать это кому пожелаешь.
– Хорошо, – согласилась она, чтобы он не насторожился, потому что чутье его непременно должно было обостриться, раз он знал, как много ей задолжал. – Я попрошу дядей, если они согласятся, перейти на семейную половину, там сейчас никого нет, а мы – я и шейх – поговорим здесь.
– Лучше мы с тобой перейдем на семейную половину, – сказал Иезекиль, – а они пусть останутся здесь.
Но не успел он закончить, как оба дяди, Хазим, Омар и Саман поднялись и скрылись на семейной половине.
– Здесь тебе будет удобнее, шейх. К тому же удалиться следует им, а не тебе.
Шейху все это не понравилось, но он взял себя в руки.
– Тебе известны все обычаи и порядки, про тебя это все в племени знают. Твои благородство и щедрость не сходят у людей с языка.
Нахва решила сгустить завесу маскировки и на лесть ответила лестью.
– Все это благодаря Аллаху и благодаря тебе, шейх наш.
– Позволь сесть мне поближе к тебе, Нахва? Хочу, чтобы тебе было слышно, когда я буду говорить
