она была из ткани, но внутри находился проволочный каркас, иначе непонятно, как она сохраняла форму. Куклы меня никогда не занимали, но когда я на них смотрел, то невольно отмечал гипертрофированные элементы: слишком большую голову и глаза, чрезмерно короткое или, наоборот, длинное туловище. В данном случае все пропорции были абсолютно точными. Детали одежды, черты вышитого личика были проработаны с такой тщательностью, что у мамы вырвался вздох восхищения, когда куколку доставали из коробки. Одна нога у нее была в гипсе. Следом за ней Лорелея вынула пару деревянных костылей и сунула их кукле под мышки.
— Рут, — пробормотала она себе под нос. — Упала дома с лестницы.
Никто из нас не ответил. Чем больше я вглядывался, тем больше замечал: например, струп на левом колене при ближайшем рассмотрении оказался вышитым, но кое-что было нарисовано, скажем — румянец на щечках, мелкие веснушки, фиолетовый синяк на локте, ноготки на пальчиках. Жутко становилось не из-за того, что куколка выглядела как миниатюрная копия живой девочки, а из-за этих многократных кивков в сторону реалистичности. Казалось, что игрушка была частью вселенной, где законы и логика совпадают с нашими, что игрушка смертна и явилась сюда из мира, где дети падают, ломают кости, носят гипс и ходят на костылях.
Лорелея достала из коробки следующую куклу. Это была старуха в длинной байковой рубашке, лежащая на узкой койке. Сборочки и складочки ткани на лице образовывали сеть морщин, волосы из белых ниток торчали короткими седыми космами. Под ночной рубашкой проступали очертания кукольного тела: обвисшие груди, вздутый живот, длинные тощие ноги. Лорелея накрыла куклу стеганым лоскутным одеялом и повернула ей голову набок.
— Смотрите, у нее на запястьях вены, — прошептала Соня.
Она сползла с кресла и стояла перед журнальным столиком на коленях. Рыжий нависал сверху, на его лице отражались одновременно благоговение и ужас.
— Бедненькая, — сказала Соня. — Мне ее жалко.
— Милли, — представила куклу Лорелея, — в день своей смерти.
Я понял, что недооценил Лорелею Кавачек. У этой уравновешенной, рассудочной матроны в грубых коричневых туфлях и компрессионных чулках была припасена история про каждую из игрушек. Вообще все их семейное предприятие имело привкус некой, мягко говоря, сумасшедшинки, так что оставалось только догадываться, что с помощью своих кукол переживали создательницы. У меня когда-то был пациент, который рассказывал, что когда смотрит фильмы, то «входит просто реально туда, внутрь. Я там. Это про меня. Это я».
В третьей коробке находился человечек средних лет в комбинезоне и рабочих ботинках. Лорелея достала для него мягкое кресло, куда он уселся, сгорбившись, уронив голову на руку. В другой руке, безвольно лежащей на коленях, был клочок бумаги. Из всех трех кукол именно эта, с прикрытыми глазами и изломанным в гримасе отчаяния ртом, производила самое тяжелое впечатление. Наша мама, стоявшая подле столика, наклонилась вперед и попросила у Лорелеи позволения потрогать игрушку. Лорелея кивнула, мама легонько дотронулась указательным пальцем до байковой рубашки под комбинезоном, потом отняла руку и спросила:
— А кто это?
Розали была ближе всех к зажатому в пальцах куклы письмецу, поэтому она прочитала:
— «С прискорбием сообщаем…» А, так речь о войне?
— Это Арлин, — ответила Лорелея, — он только что получил похоронку на Фрэнка, своего сына.
— И что же первично: кукла или история? — спросил я.
— История, разумеется. Невозможно делать куклу, не зная, кого делаешь и что с этим персонажем произошло.
— Это, наверное, все безумно дорого, — произнесла Инга.
Мне показалось, что лицо у нее бледнее обычного и голос звучит как-то прерывисто.
— Сколько времени у вас уходит на одну такую куклу?
— Несколько месяцев. С нами работает Бастер, он местный, из Блуминг-Филда, мы заказываем ему мебель.
— А цена?
— По-разному. От пятисот долларов и выше.
— Понятно, — проронила Инга.
Она смотрела на старую Милли и точно тем же движением, что и мама несколько минут назад, трогала пальцем рукав ее ночной рубашки.
— Спасибо, — произнесла она. — Мне надо подумать.
— Это не все. Я могу прислать фото.
Инга подняла на Лорелею непонимающие глаза. Она словно была не здесь.
— Хорошо, — произнесла она с запинкой, — я дам вам адрес.
Лорелея записала Ингины данные, бережно упаковала кукол, кивнула присутствующим и совсем как в прошлый раз, безо всяких церемоний, откланялась:
— Ну, мне пора.
Мы проводили ее взглядами. Она хромала, но походка ее была определенно торжествующей.
Когда с улицы донесся звук отъезжающего автомобиля, Соня спросила:
— Они и в самом деле очень странные, или мне показалось?
— Не показалось, — отозвалась наша мама.
— Надеюсь, насчет покупки ты пошутила? — спросила Ингу Розали. — Ведь ты же не собираешься ничего покупать?
Инга ей не ответила. Она была в одном из своих «уходов», так в детстве я называл подобные ее состояния. Взгляд ее сосредоточенных глаз смотрел мимо находящихся в комнате предметов. Она принадлежала сейчас каким-то своим внутренним мыслям. Розали повторила вопрос погромче. Инга подняла голову и посмотрела на подругу:
— Да, собираюсь. Я бы хотела взять одного из этих увечных себе.
— Мы нашли, но не то, что искали, — сказала мне Инга, когда мы летели домой. — Искали одно, нашли другое.
— Пожар, смерть, тайны и ложь, — вздохнул я.
— Но они-то наверняка думали, что это ради ее же блага. Ложь во спасение.
— Несомненно, — отозвался я, — но разве такая ложь кого-нибудь спасала? Лиза всегда чувствовала неладное.
— Лорелея, конечно, все знает, но я сомневаюсь, чтобы нам удалось из нее что-нибудь вытянуть. Помнишь, какое у нее было лицо, когда она заворачивала своих куколок? Как будто говорила: «Да я верчу этими нью-йоркскими задаваками как хочу».
— И куколки были подобраны со смыслом.
Инга кивнула:
— Конечно. Чтобы и сказать что-то, и не сказать ничего. Если бы мы знали, что произошло между папой и Лизой, кто там умер и как, то поняли бы его лучше. Секреты, которые хранит человек, могут быть весьма показательны.
Инга посмотрела на Соню, крепко спящую в своем кресле у окна.
— Я все эти дни думаю, каково ей было все про них знать и ничего мне не говорить. Для меня это острый нож. Но тем не менее, когда мы разговаривали, у меня не хватило духу рассказать ей про Джоэля.
Она перешла на шепот:
— А вдруг он ее брат? Я не могу выбросить это из головы. Разве можно разлучать брата с сестрой? Хотя, с другой стороны, они ведь друг другу никто. Вряд ли биология в подобной ситуации может играть хоть какую-то роль.
— Ты не можешь себе представить, до какой степени эта роль важна. Вспомни все эти истории про усыновленных детей, которые начинают искать своих настоящих родителей.
— И анализ ДНК сможет точно подтвердить генетическое родство?
