неправильность прикуса становилась очевидной, только когда губы раздвигались, чтобы взять с вилки крохотный кусочек. В первые несколько минут мы не говорили ни слова. Я делал вид, что не замечаю ни слез, стоявших в ее глазах, ни звуков, которыми она сопровождала каждый глоток. Очевидно, от волнения у нее так сжалось и напряглось горло, что каждый кусок проходил туда с шумом, она сглатывала его и заливалась краской. Чтобы отвлечь ее, я нес какую-то чушь, поток неуправляемых гастрономических ассоциаций. Плел что-то про итальянскую пасту с лимоном, которую пробовал в Сиене под усыпанным звездами небом, про двадцать сортов сельди, которые Джек сподобился отведать в Стокгольме, про чернила кальмаров в ризотто по-венециански, про непастеризованные сыры, которые контрабандой ввозят в Нью-Йорк, про ученую свинью, которую я видел на юге Франции: она умела искать трюфели. Вайолет не отвечала, но ее глаза просветлели, а в уголках губ затеплилась улыбка, когда я начал рассказывать про метрдотеля из провинциального ресторанчика, который, спеша поприветствовать известного актера, зашедшего в зал, запутался в собственных ногах и рухнул на пожилую даму.
В конце концов на тарелке остался только ломтик помидора. Я поддел его на вилку, но когда попытался просунуть студенистую алую мякоть между губами Вайолет, несколько капель сока брызнули ей на подбородок. Я взял салфетку и начал осторожно утирать ей рот и шею. Она прикрыла глаза, чуть запрокинула голову и улыбнулась, потом открыла глаза и, по-прежнему улыбаясь, произнесла:
— Спасибо, Лео. Все было очень вкусно.
На следующее утро Вайолет обратилась в полицию. Человеку, который говорил с ней по телефону, она ни слова не сказала о краже, но подтвердила, что Марк и раньше убегал из дома. С Ласло ей связаться не удалось, его не было дома. Потом она ненадолго пошла в мастерскую, а во второй половине дня попросила меня подняться к ней, чтобы послушать кое-какие записи, связанные с Тедди Джайлзом. Это были фрагменты записанных на диктофон разговоров с подростками — подготовительный материал для ее книги.
— Марк наверняка у этого Джайлза, — сказала она, — но такой абонент официально не зарегистрирован, а в галерее они отказались дать мне его номер.
Когда мы сидели в кабинетике, я заметил, с каким напряженным вниманием Вайолет слушает то, что говорят подростки. В ее движениях появилась быстрота, которую я уже не надеялся увидеть.
— Эта барышня называет себя Виргина. Такое вот имечко: не то девственница, не то вагина.
Она включила запись на середине фразы. Тонкий девичий голос говорил:
— …Как одна семья. Так все считают. А Тедди — главный, он ведь старше нас всех.
Вопрос Вайолет прервал этот монолог:
— А сколько ему лет?
— Двадцать семь.
— Ты что-нибудь знаешь о его жизни до того, как он приехал в Нью-Йорк?
— Конечно. Тедди мне все рассказывал. Он из Флориды. Мать умерла, кто отец, он не знает. Жил у дяди, который его страшно бил, потом сбежал в Канаду, работал там почтальоном, а потом приехал сюда, начал тусоваться по клубам и выставки делать.
— Надо же, а я слышала про него совсем другие истории, — произнес голос Вайолет.
— Он мне сам рассказывал. И про детство тоже. Значит, это правда.
Голос Вайолет спросил про Рафаэля и про отрезанный палец.
— Ой, да не верьте вы. Я тоже про это слышала. Один пацан, у него кличка Жаба, прыщавый такой, ужас, так он распускает все эти сплетни. Он еще не то говорит. Что, типа, Тедди сам свою мать убил, столкнул ее с лестницы, а все подумали, что это несчастный случай. Тедди нужны такие истории для раскрутки, ну, знаете этот его 'Секс — монстр'? Но на самом деле он очень хороший, очень добрый, просто супер. А Жаба — придурок. Нет, ну это ж надо такое придумать! Как Тедди мог ее убить, если его самого тогда еще и на свете не было?!
— Вряд ли мать Джайлза умерла, когда его еще не было на свете.
Замешательство.
— Ну, в смысле, как только он родился, тут она и умерла. Не важно. Тедди очень классный. Знаете, он собирает солонки и перечницы. У него целая коллекция, он мне показывал: всякие зверушки, цветочки, такие пусечки, и два малюсеньких человечка с гитарами, у них в голове дырочки проделаны для соли и перца…
Вайолет нажала на 'стоп' и промотала кассету вперед.
— Так, тут у нас еще один мальчик, его зовут Ли. Вот послушай. Он, по-моему, живет один, может, сбежал из дома, не знаю.
Она нажала на 'воспроизведение'. Я услышал голос Ли:
— Тедди — он за свободу. Вот это я уважаю, когда самовыражение, когда сознание продвинутое, все дела. И плевал он на эти все условности, он как видит, так и говорит, потому что знает, что кругом одно дерьмо. Меня от того, что он делает, реально прет. Там все как надо.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь 'как надо'? — спросил голос Вайолет.
— Как надо — это по-честному.
Пауза.
— Знаете, — продолжал Ли, — когда мне идти было некуда, он меня к себе взял. Да если бы не Тед, я бы сейчас на улице ошивался.
Вайолет снова промотала кассету вперед.
— А это Джеки.
Теперь говорил мужской голос:
— Солнце мое, он же просто выродок. Лживый выродок, да еще и фальшивый насквозь. Можете мне верить, я знаю, что говорю. Меня таким не Господь создал, такое тело с неба не падает. В этих перевоплощениях — вся моя жизнь. И если я говорю 'насквозь', я имею в виду нутро. У этого гаденыша вместо души силикон. А 'Секс-монстр' его — просто говна кусок.
В голосе Джеки зазвучали резкие, визгливые ноты:
— Мало того, что на него смотреть противно, это еще гадость и глупость. Меня поражает, что люди этого не понимают. По-моему, для любого человека, у которого есть хоть одна извилина, все сразу ясно.
Вайолет выключила магнитофон.
— Больше у меня о Джайлзе ничего нет. Как видишь, негусто.
— Слушай, а ты Марка спрашивала про то сообщение на автоответчике?
— Нет.
— Почему?
— Потому что знала, что если там есть хоть слово правды, он все равно не признается. И потом, он мог бы подумать, что этот звонок спровоцировал у Билла сердечный приступ.
— А ты думаешь, что так и было?
— Ничего я не думаю.
— Подожди, по-твоему, Билл узнал что-то такое, чего мы с тобой не знаем?
— Даже если он что-то и узнал, это случилось прямо в этот злосчастный день. Он не стал бы от меня ничего скрывать, я уверена.
В этот вечер мы ужинали у меня на кухне, и мне уже не надо было кормить Вайолет с ложки, она все съела сама. Я налил ей еще один бокал вина, она посмотрела на меня и спросила:
— Ты не помнишь, я когда-нибудь рассказывала тебе про Бланш Витман? Вообще-то ее настоящее имя Мари, но известна она как Бланш. Может, я говорила?
— Не уверен… Но по-моему, я что-то о ней слышал.
— Ее называли 'королевой истеричек'. Она принимала участие в лекциях Шарко по истерии и гипнозу. На эти лекции съезжался весь парижский бомонд, успех был бешеный. Публика специально приходила посмотреть, как женщины щебечут словно птички, скачут по сцене на одной ножке и дают втыкать в себя булавки. Но вот что интересно, после смерти Шарко у Бланш Витман не было ни единого приступа истерии.
— Ты хочешь сказать, что она старалась для него?
— Эта женщина просто становилась тем, чего он в ней искал, она ведь боготворила Шарко и всячески
