— Третий этаж, парень. Поднеси меня, я хорошо заплачу.
— Рад помочь, сеньор кабальеро, — старательно играл случайного прохожего монах.
Раненый весь был в крупном поту. Потеря крови быстро истощала его силы. Гримаса страдания все время сопровождала его проклятия неизвестным.
Рус взвалил раненого на плечи и без особого напряжения взошел на третий этаж.
— В эту дверь, — показал пальцем старший.
Монах позвонил.
Дверь открыли. Двое непонимающе уставились на своего товарища.
— Кто-то в нас стреляет, — слабеющим голосом ныл он. — Проверьте улицу. Он где-то рядом. Найдите его.
Пока Рус нес раненого до дивана, человек девять боевиков выскочило на улицу.
Из боковых дверей появился седой худощавый.
— В чем дело? — надменно и недовольно спросил он. — Опять монахи?
— Не знаю. — крепился и еще внятно шептал раненый.
Открылись двери, внесли еще троих покалеченных. В общей нервозной суматохе Рус проник в смежную комнату. Это был довольно обширный кабинет с несколькими столами. Спрятавшись за тяжелые портьеры, монах сменил обойму в пистолете. Главарь в соседней комнате резко отдав необходимые распоряжения подчиненным, вошел в кабинет, но еще продолжал что-то кричать в открытую дверь.
— Что за напасть? Кто стреляет? Передайте немедленно по рации, что на нас совершено нападение. Четверо раненых. Пусть высылают машины и подкрепление.
— А кто напал? Что передать?
— Тверди-монахи. Семь человек: скорее прибудут.
Но этим быстрым планам не суждено было сбыться. Пока широко раскрытые глаза седого смотрели, откуда стреляют, двое его охранников лежали сами с прострелянными головами. Сам он, раненый также в ноги, силился доползти до телефона.
Рус вышел из-за портьеры, выбил пистолет из ослабевших рук главаря.
— Ключи от второго выхода.
Испускающие злобу и ненависть глаза еще сопротивлялись. Но, когда монах наступил ему на колено и убедительно напомнил, что за детей он вытянет ему все кишки и подвесил их к лампе, тот все правильно понял.
Понял, что очень нежелаемое и страшное может свершиться в ближайшую минуту. Он показал рукой на незаметную, отделанную, как и стены, под дерево дверь.
— Ползи.
Проклиная по-немецки себя и монаха, седой, превозмогая острую боль в колене, пополз, как мокрая улитка. Быстро вышвырнув дрянное тело за порог, Рус привязал к двери гранату и выскочил следом на лестницу черного хода. Там схватил за шиворот немца и быстро поволок его по ступенькам вниз. Уже, когда монах втащил аморфное тело в такси, послышался глухой взрыв.
— Дурак, — совсем умирающим голосом мямлил седой. — Что хочешь предпринять? Там многочисленная охрана, телекамеры, собаки.
— Не трепись. А ты зачем? Вы хотели меня видеть. Увидите. Что я снова не так делаю?
— Ты тот монах, за которым мы следили?
Немец застонал еще жалобнее.
— Меня надо к врачу. Гангрена будет.
— Молчи псина. Детей страшить гангрены нет: Тебе бог даст то, что ты заслужил.
— Какой бог? Ты, падла, в меня стрелял. — Такова воля всевышнего.
Если б не он, я давно был бы убит. А раз жив, значит нужен, чтобы ваши головы подлые отрубать. Мы правильно едем? Смотри внимательней. Да отвечай.
— Правильно. Из-за тебя и меня, пристрелят.
— А кому нужна твоя паршивая жизнь? Ты знал, куда лез.
Далеко впереди увидели затор из машин. Спросили впереди стоящих.
Оказывается проверяли документы, машины. Рус, не привлекая внимания, попросил таксиста съехать в сторону на другую дорогу и ехать обратно.
Тот сначала заартачился, но, разглядев направленный на него ствол и деньги, повиновался.
— Ну, что, видишь? Все уже оповещены. А ты из себя самурайского камикадзе строить.
— Но рисуйся. Будешь звонить к ним, к своим хозяевам. Если хочешь жить, уговори своих боссов вернуть детей. Уверь их, что рано или поздно я и до них доберусь. Двое убиты. Ты и еще четверо уже калеки по жизни. Коленные суставы хирурги не восстановят вам никак. А тебя найдут в больнице, куда я тебя сразу же отвезу после положительного ответа твоих хозяев.
— Не дурак. Я думал ты сквозь полицейские кордоны вздумаешь прорываться.
— Не болтай: твоя жизнь в твоих руках. Думай хорошенько.
— Вези к телефонной будке.
Глава четвертая
— Полковник Динстон, высокопоставленный офицер разведки первой державы мира, вы в своем уме?
— Хэллоу, мистер Маккинрой. Вы очень неожиданны. Особенно здесь. В чем причина вашей столь энергичной тревоги.
Но эксперт сегодня менее всего желал либеральничать с Динстоном.
Его интеллигентное светское лицо светилось искренним презрением и щедрым негодованием.
— Вам скоро шестьдесят. Но вы только и смогли дорасти до шантажа и насилия над детьми. Оглянитесь на нацию. Она вам этого не простит.
Полковник мгновенно вспотел и покрылся крупными бурыми пятнами.
— Как насиловать? Прошу вас, сэр, объясниться. Для меня это звучит более чем резко и вызывающе.
Динстон никак не ожидал скорой информированности, а тем более мгновенной реакции эксперта. Но, по-солдатски, силился сохранить позу и лицо. Но сэр Маккинрой был взбешен, как никогда. И только выработанная светская учтивость, вжитая холодность кадрового разведчика заставляла стоять его прямо и по-джентльменски вести неприятный диалог дипломатического бешенства.
— По каким приказам из центра и под номером какой депеши вы исполнили указание похитить детей? Все инструкции из метрополии в Латинскую Америку должны проходить через меня. По каким каналам вы получаете информацию? Предъявите мне документ.
Полковник, как загнанный в угол чертенок, от бессилия злобно заскрежетал зубами.
— А-а, вот оно что. Это от этого у вас столько откровенной желчи ко мне. Я уже и вправду подумал, что кто-то телегу на меня настрочил с компроматом. — Полковник рискованно сплюнул на пол.
— Это не моя инициатива. У монахов много врагов. Думаю, никто конкретно не виноват В; том, что дети оказались примешанными к делу.
Вероятно их используют в качестве приманки.
Динстон с большим достоинством поднял голову. Но пулеметная речь Маккинроя была опаснее всех защитных слов полковника.
— Вы совсем не владеете ситуацией, мистер капрал, если пробуете мне отвечать также, как своим друзьям в Лэнгли. Вы завтра же подадите рапорт в отставку, если сегодня дети через четыре часа не будут освобождены. Если с девушкой что-нибудь случиться, я проявлю инициативу, чтобы ваши инициалы с вашей запоминающейся фотографией появились во всех центральных американских и европейских ежедневных изданиях. Вы меня знаете. На этом вы как политик, разведчик, личность кончитесь. Ясно?
Динстон совсем стал темно-бурым. Тело его слегка потеряло устойчивость, ноги ослабли.
— Что вы, сэр. На сей счет даны самые суровые указания. Я же прекрасно знаю этих бешеных
