Рус еще раз вежливо поклонился.
— Рад бы сеньорита, но служба. Прошу извинить покорнейше.
— Ну что ты, милый, умные мальчики женщин на службу не разменивают.
Монах еще раз галантно поклонился.
— С вашего позволения. Как только позволит время, я к вам пожалую.
А в это время уже грозно поднимался сеньор с накрахмаленным жабо и стремительно приближался. Его решительные движения руками не имели должного обоснования в тактико-боевом искусстве, но были наполнены глубиной чувств и жаждой исполнения. Этого, к сожалению, оказалось недостаточно, и строгий господин, подчиняясь законам всех доказанных физических явлений, полетел с ускорением, но уже в другую сторону.
Рус не стал далее задерживаться. Еще раз отвесил поклон прелестной даме, пообещал посетить. Поторопился в трюмное отделение. Целый каскад нижних палуб, лестниц, перегородок не позволяли запомнить путь и ориентироваться на обратном пути. Монах чуть ли не. через каждые четыре-пять шагов ставил случайную полоску мелом. Чем ниже палуба, тем меньше света в коридорах и переборках. Мрачновато было в этих местах, да и не безопасно ходить в отдаленных для пассажиров помещениях.
Редкие матросы, сновавшие мимо, не обращали внимания на одинокую фигуру. В машинных отделениях сохранялась рабочая обстановка и никаких подозрительных скоплений случайных лиц Рус не обнаружил. Спустился к трюмным отсекам плутать пришлось долго. Благо, что комиссар схематично нарисовал план нижних палуб корабля. Правда, общие расположения основных помещений монах помнил еще с лекций на базе в Южной Корее. Но дойдя до трюмных люков, обнаружил, что многие из них задраены.
Прошелся вдоль палубы-тоже закрыто. Дальше… У последних люков прямо на полу сидел какой-то лох и жадно тянул марихуану из толстой сигареты. Видно, он очень был занят приятным делом. Ему доставляло большое удовольствие долго выпускать дымок из скрученных трубочкой губ и втягивать по новой порцию отравы. Он даже нутром не ощутил приближение монаха. Мощный удар рукояткой пистолета по голове и послушное дальнейшим усилиям тело рухнуло внутрь трюма. Дальше Рус постарался как можно крепче закрутить ручки задраивания люка. Заклинил их. Голоса, которые были слышны из помещения, перестали доноситься.
Большие грузовые люки изнутри открыть невозможно. Сохранялась уверенность, что до конца плавания оставшаяся компания не сможет выйти на свободу. Обратно Рус шел и стирал меловые полреки. Зашел в новую каюту Сен Ю. Дина спала прямо у кровати раненого монаха. Старая женщина перебирала тряпки и бинты. Доктор пересчитывал ампулы, иглы.
Помещение было не так просторно, как люксовые каюты, но зато было неизвестно, по словам комиссара, никому. А капитан, всеми силами старался способствовать тишине и неизвестности всего остального.
Громче играла музыка на всех палубах, активнее работали массовики и затейники, бары открыты круглосуточно, игровые помещения тоже. Сейчас, при виде порядка и спокойствия в каюте, мирно спящей Дины, у Руса появилась уверенность, что теперь до Кейптауна есть шанс доплыть и сойти неизвестными на берег.
Совсем изможденный и перенервничавший за последние дни бравый Брюнер сидел в каюте со своими двумя ближайшими помощниками, полковниками. Он не находил себе места: то вскакивал, как угорелый, и носился драной козой по помещению, извергая проклятия на все атлантическое пространство, то усаживался резко в кресло и предавался долгой депрессии. Наконец он заметил своих старых сослуживцев и слабо, но еще зло заговорил:
— Штандартенфюрер, что вы заглохли? Неужели нельзя ничего подсказать? Как объяснить все происшедшее? Кто нас подставил? Почему против нас оказались полицейские? Что нам делать теперь?
Сидящий, с двумя рваными шрамами на щеке и дешевой сигаретой в щербленых зубах, был не менее расстроен и не менее взвинчен. Он хлебал большими глотками пиво и все время косил мутными глазами на дверь.
— Группенфюрер, в нашем случае сейчас лучше пригнуться и не высовываться до самого Кейптауна. Мы засвечены полностью. Не знаю кем, но наше инкогнито никак не прошло на корабле. В Африке выйдем на своих людей, выясним обстановку.
— Это еще сутки. Может нам бомбу в каюту подбросят. Как здесь сидеть и ждать своей смерти? Ты в своем уме? Неспроста ведь почти вся группа перестреляна?
— А что вы сейчас можете лучшего предложить, дорогой мой группенфюрер?
— Я не знаю. У меня голова кругом ходит. Я крепко заболел. Вы думайте, предлагайте.
— Придется свое следствие проводить. Но это потом, на земле. А все, что произошло, очень подозрительно и невероятно. Мюллер правильно радировал нам, чтобы мы бросали корабль и возвращались обратно.
— Мюллер не подумал, что мы никак уже не могли сойти с корабля.
Кто нас подберет в море? Своих подводных лодок у нас нет.
— Значит был смысл затаиться и дождаться берега Африки.
— Так мы еще ничего не успели предпринять, как пятеро наших ребят пропало вместе со штурбанфюрером. А он ведь трезвенник, и на случайность обстоятельств не спишешь. Кто-то за нами уже с берега следил. И почему против нас выступили полицейские? Кто мог предполагать? Абсурд какой-то. С чего они аз автоматов по нашим парням?
— Ганс уже пришел в себя, сказал, что когда вбежали неизвестные с автоматами, то под потолком так ярко что-то вспыхнуло, что они все ослепли на некоторое время и вели огонь практически вслепую перед собой. Поэтому у нас такие большие потери. Но и шестеро полицейских убито: тоже немало.
— А что нам эти бешеные полицейские? Швенд наверняка подохнет от наших известий. Не выдержит старина.
— А ему уже пора давно умереть. Надоел он своими слезами.
— Не трожь его. Он все же сумел сохранить нашу колонию. Без него мыкались бы мы, как котята в чужой будке. У него деньги: и он хоть не балует, но все живут сытно и планы дальнейшие строят. Что вот нам делать?
— Сидеть тихо, будто наших никого не осталось.. — Но им ведь известна наша каюта.
— Кому им?
— Тем, кто стрелял.
— А разве из них кто-то остался в живых? Если и остался кто, то больше будет о своей шкуре думать. Не так уж их и много. Эти потери всех протрезвили. В Кейптауне дадим; запрос в Паулу, начнем прорабатывать версии. Кто-то третий, а может даже четвертый на корабле против нас и мешал нам. Зигфрид исчез с группой не от рук полицейских.
И мы это обнаружили только на вторые сутки. Никаких следов, никаких концов. Что это: нелепая случайность? Пять человек. Диверсии против нас начались именно с первых суток пребывания на корабле. А мы дружно, компанейски шнапсом удовлетворялись, да баб искали по всем каютам.
Вышли на задание: у каждого в кармане колода порнографических карт.
Вояки. Вот нам и дали жару те, кто дело делает серьезно и профессионально.
— Это ясно. Не зуди зря, не поднимай снова нервы. Как там наши парни в трюме? — перевел разговор с неудобной и тяжелой темы Брюнер.
— Ничего с ними не случится: жратвы хватает, выпивки тоже. Гадить найдут где.
— Да-а, — уже спокойнее, отходя от пережитого, но продолжая шарить глазами по каюте, протянул группен-фюрер, — но себя мы не оправдали и задание позорно провалили.
— Какое к черту задание? Кому оно чейчас нужно? Самим бы живыми остаться. Восемь человек всего на ногах. Четверо раненых.
— Борман нам головы разобьет. Он так уважал наших молодых парней.
Такие планы готовил, — продолжая размышлять о происшедшем, уныло гнусавил Брюнер.
— Главное Мюллеру толково объяснить. Он поймет. Не дурак и не сентиментален попусту. Борману доложить, что след утерян по причине вмешательства полиции. Про потери ни слова. Никого лично из молодых он не знает, тем более наемников плантаторов. Эти парни очень помогли нам сохранить хоть
