Наконец и француз понял, что его немного разыграли, и он в излишних эмоциях, как мальчик, совсем не к месту спрашивал то, о чем ему напрямую никогда не скажут. Он сконфуженно махнул рукой, показывая, что одурачен немного.
— Сэр, не могли сразу по-простому сказать. А то я совсем запутался, кто для меня неприятность. Слишком много их у меня.
— Ну, я думал, что после круиза у вас имеется только одна неприятность. Поделитесь ими, и мы вместе подумаем. Какой сок предпочитаете, месье сеньор?
— А-ай, любой, — спокойно и уже удовлетворенно протянул француз. — Лишь бы холодный и не кислый.
Маккинрой поставил на стол несколько бутылок с разными этикетками.
— Думаю, месье Боднар, я вас достаточно успокоил этой новостью.
— Еще бы, — большими глотками осушая бутылку, молвил француз.
— Хотелось бы услышать ваш рассказ о монахе.
— О-о, сеньор Маккинрой, здесь простыми словами не отделаешься.
Около них такая аура многозначительности и недосказанности, что только детективные романы строчить.
Американец больше не перебивал француза, понимая состояние восхищенности собеседника.
— Ничего не знаю, но то, что знаю, звучит так. Пока я вышел на монаха, в четырнадцатой каюте бесследно пропали пятеро боевиков немцев. Поймите мое состояние. Я, имея почти всю информацию на корабле, с первых дней сталкиваюсь с непонятным, необъяснимым, загадочным. Исчезли пятеро и никаких следов. Зашевелились наци. Каюту вскрыли, людей нет. Документов тоже нет. Только растертая кровь на полу. У всех испуганные глаза. Ни спросить-ни ответить. Работаем вместе с сотрудниками службы безопасности фирмы, которой принадлежит сей лайнер. После, пока я все еще планирую и рассчитываю, как с Русом организовать полноценную сохранность раненого, двое полицейских из «эскадрона» также неизвестным образом исчезают в своих каютах. Никто ничего не видел, не слышал. Но кровь на полу осталась. Теперь после этого случая, кроме монаха, подозревать в принципе было некого. Внешне я успокоился. Но потом начал подумывать, что кто-то пятый на судне.
Что интересно: детективы службы охраны корабля и меня, комиссара, начинают подозревать и опрашивать. Но здесь у меня дипломатичнее получилось, и нить следствия в свои руки взял я. Но прошла ночь: от ядовитых стрел погибают двое телохранителей одной молодой филиппинки, китайки по происхождению. Красавица писаная. И строптивая, дальше некуда, резкая, гордая. Слов нет-женщина редкой породы. Трупы ее людей обнаружены прямо под лестницей на палубе люкс. Еще теплые, трепещущиеся в предсмертных конвульсиях. Но на этой палубе раненый монах. Не могу понять: что может быть общего между охраной китаянки и далекими от общений с людьми аскетами. Но сейчас понятно, что и Рус, имея также какую-то свою информацию, не дремлет и планово избавляется от возможных противников. Мадам в страшной истерике. Обстановка на палубах судна скрытно и постепенно накаляется. Больших усилий стоит сохранить известность происшедшего только между небольшим кругом служащих на корабле. Все конфликтующие группировки напряжены и готовы каждую секунду сорваться. Никто ничего не знает, не подозревает, но все всего боятся, насторожены и готовы к драке в любую минуту. Тут мне и приходит в голову, пользуясь нагнетаемой ситуацией, натравить полицейских на боевиков наци. Идея получилась, но немного раньше, чем я планировал, и немного не так, как я предполагал. Опять же из лучших и логических убеждений предупредил нашего брата монаха Руса. Как и должно быть в таких случаях, когда все идет на авось, события выходят из-под контроля и дальнейшие действия принимают массово-кровавый оборот. Погибают еще шестеро полицейских. Только трое из всей группы по вероятной случайности остались в живых. Тринадцать боевиков отправились гурьбой на тот свет. И неизвестно, сколько из них ранено.
Хорошо, что Рус сразу вернулся в каюту и предупредил меня. Мы быстро снесли трупы в морг, вымыли ресторан, сменили мебель, драпировку стен, зеркала. Короче, сумели сохранить пассажиров в неведении того, что случилось на лайнере. В ином случае паника могла подняться такая, что судно от страха перевернули бы ошалевшие пассажиры. И тут, я уже могу с полным основанием утверждать, не обошлось без ловкого содействия монаха. Такие потери… В Африке я уговорил его сразу после переливания крови Сен Ю мчаться в Порт-Элизабет. Он охотно согласился.
Но на развилке перед городом попрощался со мной. По моим сведениям ни на один из кораблей или самолетов в городе ни он, ни его брат-монах билеты не приобретали. Он опять увел нить логики в сторону.
— Спасибо, месье Боднар, кратко, внятно, полезно. Кое-что я могу дополнить: Рус не поехал в Элизабет. Он свернул на Дурбан. Видите, до конца он никому не доверяет.
— И знаете, что интересно: в разговоре он никогда не отрицал моих предложений. Вроде бы как соглашался, но потом… я, как всегда оставался в несведущих. — Но вы согласитесь, месье, он всегда верил в той степени, в какой позволяла обстановка. Он всю жизнь в напряжении.
Не хочет лишний раз подозревать тех, кто ему помог. От Дурбана до Бомбея, как мне известно никаких происшествий с ними не случилось, кроме как от подвыпивших джентльменов, слишком рьяно пристававших к девушке. На некоторое время он оторвался от преследователей Динстона.
— Неужели монахи уже в Индии?
— Да, комиссар. Но сейчас меня интересует, как он отреагировал на ваши слова обо мне.
— Вы знаете, — француз наморщил лоб, — словами ничего не сказал. Но по глазам понял, что предупреждений к вам не имеет.
— Что ж, это уже хорошо. И у вас все лучшим образом сложилось.
Проблемы исчезли. «Эскадрон» понес очень чувствительные потери, и первое время они будут находиться в прострации. А дальше, если они засуетятся, дайте мне знать. Наш общий приятель, майор Рэй заставит их работать на конституцию.
Уже, позже, в машине, комиссар с некоторой профессиональной завистью подумал: 'Мистер Маккинрой в курсе всех дел и в Южной Америке, и в Африке и вот сейчас в Индии. Вот контора: все знает и все вовремя делает'.
Глава третья
Мадам Вонг с материнской печалью и нежностью долго смотрела на усталое и совсем отрешенное лицо своей единственной любимой дочери.
Она догадывалась, материнское сердце не обманешь. Догадывалась обо всем, что желает рассказать ей, поведать ее любимое дитя.
— Мамочка, — сбивчиво и смущаясь самое себя, затараторила дочь, — если бы ты знала, какой ужасный зверь этот монах. Он одним ударом убил такого здорового мужика, что ты представить себе не можешь. У того кровь пошла из груди. Как это?!.. Ты даже не знаешь как! Такое видеть?
Ой. А на корабле? Два наших телохранителя оказались зверски убиты. И я думаю, что это дело бандитских рук монаха. Что я пережила. Это ужас.
Это демон ужаса. Там, где он, там все время пропадают или погибают люди. Стрельба. Кровь. Постоянное напряжение. Впереди какая-то серая бездонная пропасть. Каждую секунду ожидаешь что- нибудь трагическое.
Уже в Кейптауне ходили слухи, что на корабле погибло около тридцати человек. А его черт раненый жив. Жив! И никто того не тронул. Почему другие погибают? Ничего не понятно. Он какой-то не такой. Не от мира сего. Я подсела к нему в ресторане. И что же? Он же тупой. Деревянный.
Ему глубоко все равно-красивая ты или нет. У него глаза… У него пустые глаза. У него нет глаз. Ты, мамочка, была сто раз права. Зря я только нервы потрепала и деньги потратила. Столько страху натерпелась и только для того, чтобы понять, что он мне не пара. А пока до Африки доплыли, я думала, что не переживу. Каждая секунда, как набат по голове. Я никогда не представляла, что где-то могут так убивать.
Стрелять. Где полиция? Где власти? Все сходит преступникам с рук.
