– ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА, ЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАСЕССЕСЭТОМОЯСЕСТРАНЕТНЕТНЕТНЕТМОЯСЕСТРАТЫНЕМО ГЛАНЕТПРИДУРОКЭТОМОЯСЕСТРАЧТОМНЕТЕПЕРЬДЕЛАТЬСЕСТЫНЕМОГЛАКОЗЕЛНЕТНЕТНЕТЯЛЮБЛЮТЕБЯЧ ЕРТЧЕРТЧЕРТЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАОНАНЕМОГЛАНЕМОГЛАНЕМОГЛАПРОКЛЯТАЯЗ АДНИЦАОНАНЕМОГЛАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРА.
Когда я перестал кричать, все журналы были разорваны в клочья. Маленький турок придерживал меня, успокаивая:
– Ну-ну, дружок, перестань.
Он гладил меня по голове, одновременно пытаясь отнять у меня остатки газет. Она мертва. Холодный пот градом бежал по моей спине, все тело сотрясалось.
– У тебя есть кто-нибудь, кто тебе поможет?
Нет, больше у меня никого не было.
После смерти Сес
И вот теперь узел вырос до ужасающих размеров. Он заполнил собой тело и голову. На протяжении недель была только невыносимая боль. Узел того и гляди готов был разорваться, только чтобы отвоевать себе еще больше места. Стены, крыши, пол – все с пронзительным звуком искажалось до неузнаваемости. Вдруг шум и боль прекратились – какой смысл наказывать меня болью, если я и так уже как бы не существую? Все притихло, опухоль разрослась, узел заполонил все, и я перестал быть собой. Я превратился в узел. И этот узел знал, что делать. Я ходил в магазин, мылся и пылесосил ежедневно. Я пребывал на территории, свободной от чувств, где царствовала рутина, которая заставляла меня скорее существовать, нежели полноценно жить, и, пока я не прибегал к малейшему шансу выбраться из рутины, я держался на плаву. Каковы бы ни были мои силы, сейчас главное – удержаться на ногах. Так из моей жизни выпало более полугода – я не помнил ничего, потому что ничего не происходило. Никаких событий, за которые память могла бы зацепиться.
После смерти Сес я стал единоличным обладателем песен матери и двадцати шести квартир в Копенгагене. И, будь я нормальным человеком, я зажил бы роскошно.
Дядя Джон
После полугода рутины я совершил кое-что необычное. Я посетил могилу моих родителей на кладбище Ассистанс. Мы с Сес обязательно приходили туда на их дни рождения. Сес рассказывала им о том о сем, в частности об отношении к нам мира. Говорила только Сес. Я удивленно наблюдал, как она долго беседовала с могильной плитой, но, уходя, она всегда чувствовала облегчение и радость. Мне тоже хотелось испытать облегчение. Мне не сразу удалось найти могилу. Кладбище большое, а я был там в последний раз довольно давно. Оказалось, что я несколько раз прошел мимо. Просто там стоял какой-то печальный мужчина лет семидесяти, и я подумал, что это вряд ли могила моих родителей. Ведь только я мог печалиться, стоя на их могиле. Я походил вокруг, вернулся и взглянул на плиту:
– Вы знали моих родителей? – Я удивился, потому что увидел, что он плачет.
Он обернулся и протянул руку, а затем погладил меня по щеке:
– Малыш Николай, сколько уже лет прошло…
Он похлопал меня по щеке. Черт возьми!
– Дядя Джон?
– Да. А что такого?
– Да нет, ничего.
Он постарел. Он был чуть младше отца, так что ему явно не больше пятидесяти пяти, но выглядел он старше минимум на десять лет. Мы молча стояли рядом и чувствовали неловкость. Легче не стало, когда Джон заговорил – он вдруг взял меня за руку и сказал:
– Алан, в последние несколько лет пришлось трудно.
Я решил, что он разговаривает с могилой, а потому никак не отреагировал.
– Алан, ты задумался, что ли? – И он слегка сдавил мою руку.
– Меня зовут Николай.
– Да, он замечательный паренек. Ты ведь не против, что я называю себя их дядей?
– Дядя Джон, я Николай.
– Нет, Алан, это не все равно. Это много значит для меня – я воспринимаю твою семью как свою собственную.
– Алан – это мой отец, я его сын.
Я попытался высвободить руку, но он крепко в нее вцепился:
– Не говори так. Люди нуждаются друг в друге. Мне очень нужно, чтобы ты был моим другом.
Я молчал, но волоски на моей руке встали дыбом. Мне было не по себе, и ощущение это усиливалось. Он помолчал, ослабил хватку, и я поспешил высвободить руку. Он посмотрел на меня и сказал:
– Я скучаю по твоему отцу, хоть и уверен, что он по мне не скучает.
Я отметил, что он вновь вернулся в реальность.
– Мне кажется, что он и по мне не скучает, если это может служить хоть каким-то утешением.
– Вздор. Он любил вас, особенно тебя. Как думаешь, им сейчас хорошо?
– Они мертвы.
– Да. Но хорошо ли им?
– Нет, они умерли.
– Но хорошо ли им?
– Ну ладно, я, видимо, не понимаю, о чем вы говорите.
Он взглянул на меня с разочарованием, но уж извините. Пускай уходит, мне нужно побыть в покое. Я пришел за облегчением, а не за тем, чтобы мне докучал какой-то идиот. Однако он не уходил. Наоборот, он с любопытством разглядывал меня.
– Как поживает сестренка?
Тут я вынужден был глубоко вздохнуть:
– Она тоже умерла.
– Так ты остался совсем один?
Я почувствовал боль в животе, и это удивило меня – уже полгода живот у меня не болел. Я кивнул.
– Я так и знал. Ты так похож на меня.
Это потрясло меня, потому что он-то был совершеннейшей развалиной. Я повернулся к нему:
– В каком смысле? Я совсем не похож на вас. Со мной все нормально.
Но тут я впервые обратил внимание на взгляд дяди Джона – точно такой же печальный взгляд, как тот, что встречал меня каждое утро в зеркале вот уже полгода. Я тут же отвернулся и ушел.
Придя домой, я разрыдался, и истерика эта прекратилась лишь спустя неделю, причем прерывалась она только криками. Я рыдал не из-за Сес. Просто мне нужно было знать, правда это или нет. Боль в животе вернулась. Я вновь приобрел способность чувствовать. Но лучше мне от этого не стало.
С каждым днем, глядя в зеркало, я видел Джона в отражении все отчетливее, и этот образ отнюдь не был следствием моего настроения. Я по-прежнему тщательно мылся, даже когда боль становилась очень сильной, но глаза Джона продолжали смотреть на меня из зеркала. Я не понимал, каким образом Джон сумел пробраться в мои глаза, и пытался найти отверстие на своем лбу. Однажды я задал ему вопрос: «Каким образом ты проник в меня?» Естественно, он мне не ответил, но я продолжал допрос в течение получаса. Я уже давно не говорил так долго, и мне понравилось разговаривать. Мне захотелось, чтобы кто-
