чувствуя Его призывов, не прося Его ни о чем и частенько даже не желая Его вовсе! Они лишь вяло и отстраненно хотят (хотят, видите ли!) своего просветления и очищения от грехов, но вовсе не намереваются оставить все дурное и действительно что-то для этого сделать. Многим и вовсе достаточно одних – их собственных! – религиозных убеждений. Будто убеждения могут спасти их души! И так, день за днем (и жизнь за жизнью!) – к полному упадку. И порой только ударившись о самое «дно», человек может начать осознавать бессилие своего гордого «я» – «я» без Бога. Впрочем, – падре усмехнулся с горькой иронией, – некоторые пытаются еще и «дно» продолбить.
– Как же «проснуться»?
– Ты хорошо спросила – проснуться. Именно проснуться! Ответ – исполнять волю Бога!
– Так просто?
– Может быть, это и просто, глупое дитя, – он погладил ее по голове, – но бесконечно трудно! А сейчас расскажи мне все, что помнишь.
Они проговорили до сумерек. Вероника рассказала обо всем, что только могла вспомнить из своих видений. И – чудо! – у нее ни разу не заболела и не закружилась голова. Более того, в присутствии падре- Учителя из неведомых доселе закоулков памяти вышли и ладно выстроились новые детали ее жизни «там», в лесу. А еще – несколько пока не связанных между собой новых «картинок», совершенно точно не относящихся к «холодному лесу».
Наконец рассказ закончился. Затрещал в наступившей тишине фитилек свечи, рассыпались искры.
– Значит, я все же столкнулся с этим поразительным явлением, памятью предыдущей жизни, – произнес падре Бальтазар и улыбнулся светло и радостно. – А ведь я, признаться, сильно сомневался, что так бывает. Думал, что люди, абсолютно все, просто лишены этой памяти. Что ж, хорошо, что я ошибся. Память есть, и она может быть оживлена, даже если и не у всех – сути явления это не меняет! Не меняет сути явления – понимаешь ли ты это, дружок?!
Вероника слушала падре с удовольствием: не потому, что разделяла его научные убеждения, а потому, что просто была рада его, Учителя, радости. А он, немного лукаво, продолжил:
– А знаешь, не выпить ли нам по этому поводу вина? Мне привезли из провинции славное вино. Bonum vinum! Помнишь евангельский эпизод с чудом в Кане Галилейской, когда Спаситель претворил воду в вино?
Вероника кивнула.
– Спаситель наш на празднике даровал людям великолепное вино! Наилучшее! Какое же еще? И я, многогрешный, стремлюсь к идеалу даже в выборе вина, норовя уподобиться Христу – хотя бы в этом!
И они оба весело рассмеялись.
Вероника жила теперь «двойной жизнью». Одна, буднично и неярко, шла в обители – послушания, капитулы, еженедельная баня, пение в хоре. Другая, яркая, насыщенная, полная живых впечатлений, начиналась тогда, когда появлялся падре Бальтазар, и – мир начинал быть!
Служил ли падре мессу, предлагал ли совместную молитву, давал ли послушание, приглашал ли на занятия (переписывание, чтение, письмо под диктовку) – все было настоящим, искренним, одухотворенным.
В те дни, когда она должна была работать у падре, Вероника просыпалась еще до восхода солнца, в предрассветных сумерках, прохладе и тишине, радостно готовясь к этой работе и обдумывая, чем он сегодня займет ее. Она о многом успевала поразмыслить, прежде чем в коридоре появлялась дежурная сестра с колокольчиком. Когда раздавался ее возглас «Pater Noster», Вероника уже была одета и готова к утренней молитве. А порой ее заставали уже в церкви.
В прочие же дни она могла, к своей досаде (памятуя слова Учителя: «Пунктуальность – одна из важных добродетелей»), и проспать. На что и посетовала-пожаловалась ему однажды на исповеди.
– Проспать? – Он поморщился. – Это не годится! Вот тебе «лекарство»: еще раз проспишь, на следующий день ко мне не приходи.
Больше она не опаздывала к утренней молитве никогда.
– Работа с травами в саду – очень важное для тебя послушание. Кроме того, чем ты занимаешься обычно, я попрошу тебя еще вот о чем: возьми, пожалуйста, эти семена и вырасти их для меня. – Падре смущенно улыбнулся и добавил: – По правде говоря, я совсем не знаю особенностей этих растений, но мне будут крайне нужны первые цветки и самые верхние листочки вот этого (он протянул ей один кулек) и плоды этого (он дал второй).
Грядочка для порученных падре Бальтазаром растений была вскопана в тот же день. Вероника рассудила, что, не зная характера растений, их семена лучше разделить на несколько порций, чтобы высадить при разной Луне – убывающей и растущей. Сказала об этом падре.
– Делай, как знаешь, – кивнул он, – здесь я полностью полагаюсь на твою интуицию.
Вероника тщательно ухаживала за посадками, и все семена проросли. Цветки первого растения появились в конце лета. Бледно-розовые, с тоненькой лиловой каймой, они были собраны в полнолуние и разложены для сушки в самом темном, но продуваемом ветерком месте. Плодами второго оказались небольшие, с мизинец, изогнутые, как арабский меч, стручки. До середины лета стручки висели упругими и зелеными, будто бы без намерения увеличиться в размере или изменить цвет. Но после полнолуния стручки вдруг распухли, стали сначала алыми, потом – темно-вишневыми, а под конец – дымчато-сизыми, а их носики вдруг удлинились и заострились птичьими клювами.
Вероника с любопытством наблюдала за ними и даже хотела зарисовать все эти метаморфозы, но падре сказал, что это ни к чему: впереди их ждет гораздо более интересная работа.
– Я закончил на днях медицинский трактат о влиянии некоторых растений на характер сна человека. Трактат невелик, и не я начал эти исследования. Много интересных сведений я нашел у арабских врачей, но я продолжил – и получил интересные результаты!
Да, свитки с арабскими текстами, загадочными и притягательными для Вероники, частенько лежали на его столе. А кроме того – «Тайная тайных» (трактат, переведенный с арабского на латынь), могучий старинный фолиант «Lux aeternum» неизвестного ей содержания, разрозненные пергаменты с описанием химических опытов и записи медицинского характера, знакомые Веронике, так как она сама их и копировала для падре. После работы, чтобы соблюсти осторожность, свитки ли, пергаменты ли, приборы ли непонятного ей предназначения – все каждый раз убиралось в его личный сундук с добротным замком. На столе оставался лишь рог с чернилами, пара листов пергамента, да старенькая Библия в потертом кожаном переплете с позеленевшими медными защелками.
К странным приборам Вероника присматривалась долго – нечто вроде линеечек, изогнутые лекала, измерительные «козьи ножки» с зажимами для перьев, – но не решалась ни о чем спросить у падре. Лишь раз не удержалась и изумленно ахнула, когда он достал из каких-то своих мистически бездонных закромов удивительный шар, закованный в медные обручи, скрепленные под разными углами регулировочными винтами, с отмеченной штырем-шишечкой макушкой, на четырех изящно изогнутых «львиных» лапах- подставках.
– Это армиллярная сфера, от латинского слова armilla, «кольцо», – ответил падре на ее горящий в глазах вопрос. – Астрономический прибор, предназначенный для измерения углов. Он достался мне от арабов, а найден был в свое время в Хиральде, башне Севильского собора. Говорят, раньше там была целая астрономическая обсерватория. Но до нас почти ничего не дошло, – он вздохнул, – а ко мне причудливыми путями судьбы перешел этот прибор.
Он помолчал немного и, понизив голос, заговорил снова. Веронике показалось, что эти слова он не говорил никогда и никому и сейчас они выходят прямо из его сердца, не вмещающего больше горечи досады и разочарования.
– Сколько книг уничтожено, дитя мое, если бы ты только могла себе представить! Сколько арабских ученых загублено или навсегда покинули Испанию из страха быть казненными! Сколько знаний утеряно безвозвратно… Несколько лет назад волею Божьей я оказался в Гранаде, после взятия города христианами, в самой гуще событий: испанцы в тот день жгли не угодные Святой палате арабские книги. Огромное количество – горы! – книг и древнейших свитков пылали на площади. Инквизиция устроила настоящее аутодафе мавританскому ученому наследию… Как они горели! Это было страшно, поверь, Вероника. Страшно: пир и торжество мрака!
– Но ведь Коран…
